Сюсаку Эндо - Женщина, которую я бросил

Мицу остановилась на пороге и тихо сказала:

— До свидания.

— До свидания. Всего тебе хорошего, Мицу, — Кано Таэко повернулась к окну. Плечи ее вздрагивали.

В тот день, когда Мицу приехала в лепрозорий, шел дождь. А сейчас погода была ясная. Акации по обеим сторонам дороги качались под ветром, их листья отливали серебром.

Возле каштана, под которым три недели назад ее обнаружила сестра милосердия, Мицу остановилась и посмотрела на лепрозорий. Из трубы общежития медперсонала поднимался тонкий дымок.

«Да, теперь я знаю, какие там живут люди… какие у них страшные лица… страшная жизнь… бессонные ночи… Но не нужно больше думать об этом… Что мне до них?.. Чем я могу им помочь?..»

На автобусной остановке Мицу поставила чемодан и повернулась спиной к лепрозорию, приняв равнодушный вид.

Две крестьянки, ожидавшие автобус, смотрели на нее с любопытством.

«Не смотрите так на меня. Я хоть и оттуда, но я не больная. Я не такая, как те, кто живет там. Не верите — пойдите и узнайте».

Но в эту минуту перед ней возникло воспаленное лицо Кано Таэко… глаза женщин, прильнувших к окнам больницы… снова Кано Таэко, отвернувшаяся к окну… Как ласковы были с ней эти люди… учили вышивать…

У Мицу было такое чувство, будто она совершила предательство.

«Какая я дрянь!» — подумала она.

Она опустила голову и стояла так, ковыряя землю носком ботинка, пока не пришел автобус.

В Одембе, выйдя из автобуса, Мицу глубоко вздохнула — теперь она дышала воздухом того мира, в который так жаждала вернуться. Полуденные лучи солнца заливали витрины с сувенирами, многочисленные киоски вокруг привокзальной площади. Продавцы протирали стекла витрин и магазинные полки.

По улице медленно шел серебристый автобус. Провезли рекламу нового фильма. Часы на кинотеатре показывали половину второго.

Куда ей спешить? В Токио, где ни родных, ни друзей? В Кавадзаки, в пивной бар? Нет, нет, только не туда. Да никто и не поверит ей: ни хозяин, ни девушки…

С чемоданом в руке Мицу пошла по незнакомой улице. В витринах была выставлена косметика, а за пыльными стеклами ресторанчика — китайская лапша, сделанная из парафина. Раньше Мицу и внимания не обратила бы на это, но сейчас она жадно рассматривала все, что попадалось ей на пути. После больницы, где пахнет хлоркой и смертью, она радовалась всем сердцем встрече с самыми обычными вещами.

Из магазина пластинок слышалась песня в исполнении Табаси Ёсио — любимого певца Мицу.

Она отправилась смотреть «Мы матросы», хотя уже видела этот фильм. Главную роль в нем исполнял Сата Кэйдзи — актер, которого Мицу не очень любила. Но при виде яркой рекламы она заволновалась и купила билет. В зале, полном знакомых запахов, было малолюдно. Плакали дети; какой-то сорванец, встав перед экраном, поднимал руки. Жуя земляные орехи, Мицу часто вздыхала.

Уже смеркалось, когда она вышла из кинотеатра. Тесную улицу заполнила толпа. В доме напротив кто-то играл на сямисене [6] Сямисен — струнный инструмент. .

Мицу вернулась на вокзал и, узнав расписание поездов, присела на скамейку в зале ожидания. Альпинисты в широкополых шляпах и с альпенштоками спорили, каким поездом ехать.

Три недели назад здесь, в зале ожидания, тоже сидели альпинисты. Шел дождь, и они сетовали на непогоду. Одна из девушек угостила Мицу карамелью.

…Как тяжело было у нее на душе в тот день!

Мицу поглядела на запястье и вспомнила мокрую кошку во дворе клиники… вспомнила, как шла, еле волоча ноги, от больницы до вокзала Синдзуку.

Зачем, зачем все это было?

Может быть, права сестра Ямагата и во всем этом действительно есть смысл.

Прибыл пассажирский поезд. Постукивая молотком по колесам, вдоль состава прошел железнодорожник.

— Мит-тян! Неужели это ты? — раздался за спиной Мицу удивленный голос. Ее догнала загорелая девушка в белом платье, со спортивной сумкой в руках. — Не узнаешь?

Нет, Мицу не забыла Миура Марико, но продолжала молчать.

— Что с тобой, Мицу?

— Я рада видеть тебя, Миура-сан.

— Наконец-то узнала.

Мицу помнила, как три недели назад она притворилась, будто не видит Марико. Тогда она впервые поняла, какая между ними пропасть.

— Я еду с дядей на пикник на озеро Гако. Случайно увидела тебя из окна машины. Где ты сейчас работаешь? В Токио?

Лицо Марико выражало дружелюбие, она так и сыпала вопросами.

— Нехорошо, Мит-тян. Ты не написала мне ни одного письма. Я уж думала, что ты вышла замуж.

Слабо улыбнувшись, Мицу покачала головой. У нее не хватало сил отвечать.

— А я думала, что вы вышли замуж, — с трудом выдавила она.

— Пока нет, но у меня есть жених…

— Да?

— Мы работаем в одной конторе. Как говорится, производственная любовь.

С вокзальной площади послышался гудок автомобиля.

— Это меня. Ну пока. Будь здорова…

Автомобиль тронулся с места, и Мицу долго смотрела ему вслед. Она не чувствовала ни малейшей зависти к Марико, а лишь печаль оттого, что такие разные судьбы им были уготованы с самого рождения.

На платформе, где уже собралось много народу, Мицу заметила молоденькую девушку с косичками. У ее ног стоял чемодан. Пожилая женщина, вероятно мать девушки, и брат провожали ее.

— Смотри не потеряй билет, — говорила мать.

— Не волнуйся, — ответила девушка.

— Адрес у тебя в кармане, — мать беспокойно заглянула в сверток, который держала девушка. — Не забудь отправить открытку дяде.

— Ладно. Не волнуйся. Все помню, — повторяла девушка, и щеки ее краснели, как яблоки.

Глядя на нее, Мицу вспомнила, как, окончив гимназию, она впервые уезжала в Токио. Провожала ее тетка, которая, как и эта женщина, без устали давала советы, проверяла свертки, боясь, не забыла ли что-нибудь Мицу.

Мицу хорошо представляла, что ожидает эту девушку в Токио. Она будет следить за каждым своим движением, боясь, что в ней узнают деревенщину, работать с утра до вечера шесть дней в неделю, по воскресеньям ходить в кино и ночью глядеть на звездное небо. Она будет вспоминать мать и брата, родную деревню и думать о своем одиночестве.

А что ожидает Мицу?

Мицу вспомнила свою холодную комнатку в Кавадзаки. Голая, тусклая лампа; под окном, в грязном дворе оправляются пьяные, выходящие из бара. Мицу часто ложилась на кровать и, натянув до подбородка одеяло, неподвижно глядела в потолок. На душе было пусто и холодно. Девушку ожидает то же, но ее будут согревать воспоминания о матери и брате. А о ком было вспоминать Мицу, ушедшей из дому, где она всем мешала?

И вдруг Мицу подумала, что ее и теперь ожидает в Токио лишь одиночество. Она вспомнила, как однажды ночью в конце прошлого года она одна, как паршивая кошка, сидела в фасовочном цехе, грея над очагом озябшие руки. Грохотала электричка; дрожали окна, обклеенные газетами.