Сюзанна Тамаро - Только для голоса

Антилопа рождается с мордой антилопы, лев — с мордой льва, и все они всегда абсолютно одинаковы, ничем не отличаются от других особей своего вида. В природе этот вид всегда остается неизменным, тогда как собственное, неповторимое лицо есть только у человека, и ни у кого больше. Лицо, понимаешь? А на лице отражено все. Твоя жизнь, твои мать и отец, твои деды и прадеды, даже какой-нибудь далекий дядя, о котором никто уже и не помнит. А за лицом скрывается личность, хорошие и не очень хорошие черты, которые ты получила по наследству от собственных предков.

Лицо — это наше первое удостоверение личности, которое позволяет нам занять свое место в жизни, как бы заявляя: вот я, тоже тут. Поэтому, когда в тринадцать-четырнадцать лет ты начала часами вертеться перед зеркалом, я поняла, что именно ты ищешь в нем. Конечно же, ты рассматривала прыщики и черные точки или изучала свой нос, который неожиданно сделался слишком крупным, но тебя интересовало и кое-что другое. Выискав черты, полученные по материнской линии, и изучив их, ты попыталась затем представить себе лицо мужчины, давшего тебе жизнь. Вот об этом-то твоя мама и ее подруги и не подумали — рано или поздно придет день, когда ребенок, посмотрев в зеркало, поймет, что в нем живет кто-то еще, и захочет узнать об этом человеке все.

Илария была убеждена, что генетика в жизни отдельного человека не имеет никакого значения. Для нее важными представлялись воспитание, среда, обстановка, в которой рос человек. Я не разделяла такое мнение, для меня одинаково важными были только два фактора: наполовину среда, наполовину то, что мы несем в своей душе с самого рождения.

Пока ты не начала ходить в школу, у меня не было с тобой никаких проблем. Ты никогда не спрашивала про отца, а я воздерживалась от разговоров о нем. Но уже в начальных классах из-за твоих подружек и этих дурацких сочинений, какие задают учительницы, ты вдруг обнаружила, что в твоей привычной жизни чего-то недостает.

В твоем классе оказалось, разумеется, немало детей, чьи родители разошлись и проживали отдельно, но не было ни одного ребенка, кто находился бы в столь полном неведении об отце, как ты. Но могла ли я объяснить тебе, шести- или семилетней девочке, что сотворила твоя мама? К тому же я и сама по-настоящему ничего не знала, кроме того, что ты была зачата в Турции. И, придумывая мало-мальски правдоподобную историю, я использовала единственную имевшуюся у меня информацию — название страны, где тебе дана была жизнь.

Я купила книгу восточных сказок и по вечерам читала тебе их. Они помогли мне придумать сказку специально для тебя, еще помнишь ее? Твоя мама родилась принцессой, а твой отец — принцем Полумесяца. Как все настоящие принцы и принцессы, они любили друг друга так, что готовы были умереть один за другого. Такой любви, однако, при дворе многие завидовали. И больше всех Главный Визирь, могущественный и злой человек. Именно он задумал зверски заколдовать принцессу и ребенка, которого она должна была родить. К счастью, принца предупредил его верный слуга, и тогда твоя мама, переодевшись крестьянкой, покинула ночью замок и убежала сюда, в наш город, где ты и появилась на свет.

«Выходит, я дочь принца?» — с сияющими глазами спрашивала ты меня. «Конечно, — отвечала я, — но только это очень большая тайна — секрет, о котором ты не должна говорить никому». Чего я надеялась достичь, прибегая к такой смешной лжи? Ничего. Хотела лишь подарить тебе еще несколько спокойных лет. Я понимала, что настанет день, когда ты перестанешь верить в мою глупую сказку. Знала также, что в тот же день, очень возможно, ты возненавидишь меня. И все же не могла не предложить тебе эту сказку. Даже собрав все остатки своего мужества, я так и не решилась сказать тебе: «Мне неизвестно, кто твой отец, наверное, этого не знала даже твоя мама».

Это были годы сексуальной революции. Секс стали считать нормальной функцией человеческого организма. Заниматься сексом разрешалось всякий раз, как только появится желание, и всякий раз с кем угодно — сегодня с одним человеком, завтра с другим. Я видела, как у твоей матери менялись десятки молодых людей, но не помню, чтобы хоть один оставался с нею дольше месяца.

Подобное сексуальное непостоянство было мучительным для неуравновешенной психики Иларии. Хотя я никогда ничего не запрещала ей, ни в малейшей степени не критиковала ее поступки, меня немало обеспокоила такая неожиданная свобода ее поведения. Не столько легкость отношений удивляла меня, сколько оскудение чувств. Когда не стало никаких запретов, когда пропала уникальность личности, ничего не осталось и от чувства. Илария и ее подруги, казалось мне, были похожи на гостей, пришедших на банкет с сильным насморком; из вежливости они ели все, что им предлагали, но вовсе не ощущали никакой разницы: морковь, жаркое и безе — все было для них одинаковым на вкус.

На выбор твоей матери повлияла, конечно, подобная беспредельная свобода нравов, но не обошлось и без кое-чего другого, по-моему. Что нам известно о работе нашего мозга? Многое, но не все. Кто может утверждать, что в каком-то далеком, темном уголке ее сознания не возникла догадка, что человек, которого она называла папой, вовсе не был ее отцом? Разве не от этого происходили ее бесконечные переживания, ее неуравновешенность?

Пока она была ребенком, подростком и девушкой, я никогда не задумывалась над ее поведением, сказочный маскарад, в котором я ее вырастила, был идеальным. Но когда она вернулась из той поездки с животом, с трехмесячной беременностью, вот тогда я и спохватилась. Фальшь, ложь скрыть невозможно. Вернее, можно утаить на какое-то время, но потом, когда ты меньше всего этого ожидаешь, она вдруг словно вырастает из-под земли, и уже не такой скромной, как тогда, когда ты ее произносила, и внешне отнюдь не такой же невинной, нет; за прошедшее с тех пор время ложь превратилась в чудовище, во всепожирающее чудище. И едва ты обнаруживаешь этого монстра, как он в тот же момент набрасывается на тебя и с невероятной жадностью пожирает вместе со всем твоим окружением.

Однажды, когда тебе исполнилось десять лет, ты вернулась из школы в слезах. «Лгунья!» — закричала ты мне и заперлась в своей комнате. Ты узнала, что сказка обернулась ложью.

Лгунья — так можно было бы озаглавить мою автобиографию. С тех пор как я появилась на свет, я солгала только однажды.

Тем самым я исковеркала три жизни.

Дрозд по-прежнему все сидит передо мной на столе. Аппетит у него теперь хуже, чем поначалу. Он не зовет меня больше непрестанно, он сидит неподвижно и уже не высовывает головку из коробки: мне видны только перышки на его макушке.

Сегодня утром, несмотря на мороз, я отправилась в питомник вместе с супругами Райзман. До последнего момента не решалась я отважиться на эту поездку. Мороз стоял такой, что даже медведь испугался бы, к тому же в каком-то уголке сердца тайный голос нашептывал мне — а нужны ли тебе еще какие-то цветы? Однако, набирая номер телефона Райзманов, я взглянула в окно на поблекший сад и пожалела о своем эгоизме. Я, возможно, и не доживу до следующего оживления природы, но ты-то увидишь еще много весен.