Стэн Барстоу - Любовь… любовь?

— А он уже не был прежним.

— Кто?

— Отец… Ты бы просто глазам своим не поверил, как он переменился. Никогда бы ты не подумал, что эта женщина может сотворить с ним такое — это нужно было видеть. Но я-то видела. Я все время наблюдала, как происходила в нем эта перемена — из месяца в месяц, изо дня в день даже.

— Что же это такое она с ним сотворила?

— Она смягчила его сердце, Артур. Научила его кротости. Через несколько лет после женитьбы на ней он был уже совсем другим человеком. Точно вся эта злоба и ожесточенность капля по капле испарилась из него. И тогда он, снова захотел тебя видеть. Это стало самым заветным его желанием — повидаться с тобой перед смертью.

— Я был в море, — пробормотал он. — Что же я мог сделать?

— Но ведь ты приехал, — сказала она, — сразу приехал, как только смог.

— Ну да, как только смог.

Он не сказал ей, что, сойдя с корабля, он еще целую неделю раздумывал — стоит ли ему ехать сюда. Впрочем, ему почему-то казалось, что она догадывается об этом. Но так или иначе, он ведь все равно опоздал бы. Он достал сигарету, которую не решался закурить раньше, и они в молчании дошли до ворот.

— Ты пока ступай один… — начала было она, когда они вышли на улицу, но он взял ее за руку, не дав ей договорить.

— Давай посидим здесь минутку, — сказал он, — давай потолкуем еще немножко.

Она послушно направилась следом за ним к скамейке и села рядом; откинувшись на спинку скамейки, он вытянул ноги и закурил сигарету; она сидела выпрямившись, поставив на колени корзину, опираясь на нее.

Несколько минут прошли в молчании; казалось, им нечего было больше сказать друг другу. Моряк поежился и поднял воротник своего плаща.

— Тебе холодно?

— Да как-то прохладно здесь наверху.

— А мне показалось, что сегодня совсем тепло, — сказала она. — Такой погожий весенний денек.

— Весенний! — насмешливо хмыкнул он. — Вот она — английская погодка! Всякий раз, как возвращусь из плавания, так продрогну здесь до костей.

— Должно быть, ты просто очень уж привык к этим жарким странам.

— Я люблю солнце, люблю тепло, — сказал он. — По мне, так никогда не может быть слишком жарко. Другие плохо переносят жару в Южной Америке, а по мне, так ничего не может быть лучше. Верно, я все же осяду где-нибудь там, а пока я — перекати-поле.

Она опять помолчала, потом спросила:

— Ты, видно, никогда не думал о том, чтобы вернуться на родину?

— Куда на родину — сюда? — сказал он. — А что я тут буду делать?

— То же, что и в любом другом месте.

— А мне пока и так хорошо: гоняю себе по белу свету, вижу много всякого разного. Я же матрос. Ничем не связан, никаких забот. Куда захочу, туда и зафрахтуюсь.

— Ну, а потом?

— Что потом? — спросил он.

— Когда ты побываешь всюду и все поглядишь. Что потом?

— Ну, а потом, как я сказал: осяду где-нибудь в Южной Америке, а то так подамся и еще куда-нибудь подале.

— А по-моему, везде и всюду одно и то же, Артур, — сказала она. — Повсюду такие же люди и так же занимаются каждый своим делом, как и здесь.

Он швырнул окурок в траву за дорожкой.

— Здешней жизнью я был сыт по горло уже давным-давно.

— Вот ты и уехал.

— Ну да, вот я и уехал. И как раз вовремя.

Она хотела еще что-то сказать, но промолчала и повернула голову, прислушиваясь.

— Полдвенадцатого пробило, — сказала она. — Мне надо идти. Сейчас будет перерыв на обед, а я еще должна купить кое-что.

Они встали и пошли дальше по улице. Потом она сказала:

— А тебе совсем не обязательно таскаться со мной по магазинам, если нет охоты. Ступай домой и подожди меня. Люси сейчас нет дома, но я дам тебе свой ключ.

Однако он покачал головой:

— Нет, Энни, мой визит окончен. Я повидал все, что мне хотелось повидать. А насчет всего прочего, так я уже опоздал.

— Но ведь ты только-только приехал… Не можешь же ты уехать так сразу. Люси будет очень рада познакомиться с тобой.

— Да на кой это ляд? — сказал он. — Она меня не знает, для чего это я вдруг свалюсь к ней как снег на голову.

— Ну, а Генри и Сисси?

— Ах да, старина Генри и наша милейшая Сисси! — Как, кстати, они поживают?

— Ничего, неплохо. Генри открыл паяльную мастерскую, а муж Сисси служит теперь управляющим в кооперативном бакалейном магазине. Генри подумывает выставить в этом году свою кандидатуру в муниципальный совет.

— Все, значит, при деле; все славно, прочно пристроились кто куда. Как и положено почтенным, трудолюбивым, добропорядочным гражданам. Нет, Энни, я им ни к чему, и они мне ни к чему. И также ни к чему им знать, что я тут был, и тебе незачем им об этом докладывать.

— Но, Артур…

— Нет, — сказал он. — Это я серьезно. Пообещай мне не говорить им, что ты меня видела. Пусть себе думают обо мне так, как думали всегда. Не хочу, чтобы они сызнова принялись перемывать мне все косточки.

— Ах, Артур, — сказала она, — но послушай…

— Обещай! — повторил он и внезапно улыбнулся.

Она поглядела на него с недоумением, и он сказал: — Мне вдруг вспомнилось кое-что из тех, давно прошедших лёт. Помнишь, как отец, чуть смеркнется, загонял нас в постель, а я вылезу, бывало, в окно и по крыше угольного сарая скачусь вниз и драл на свидание к этой девчушке, что жила по дороге на Ньюленд?

— Помню. А пуще всего помню, как ты проделал это в последний раз ночью в декабре, когда вдруг выпал снег.

— Ну да, я тогда поскользнулся и слетел с крыши прямо во двор, и отец услыхал шум, на мою беду. Ты, Энни, старалась выгородить меня, но Генри протрепался отцу. — Он, задумавшись, поглядел куда-то поверх ее плеча. — Отец избил меня тогда в кровь, а я избил Генри. В ту ночь я и порешил, что убегу из дому. Но никому не сказал ни слова, признался только тебе одной. Ты меня тогда не предала и не предашь и теперь, верно, Энни?

Она поглядела на него долгим, пристальным взглядом.

— Я никогда не предам тебя, Артур, — сказала она.

— Славная ты, Энни, — сказал он и взял ее за руку. — Моя маленькая, славная Энни… Как это никто не женился на тебе до сих пор?

Ее щеки слегка порозовели.

— Мне и так неплохо. А что же ты сам-то живешь бобылем?

— Ну, я… Ты ведь меня знаешь. Я же говорил тебе — сегодня здесь, завтра там, ни перед кем не в ответе.

— А теперь опять куда глаза глядят?

— Опять, — сказал он. — Прямо сейчас, сию минуту.

Он легонько поцеловал сестру в щеку и выпустил ее руку.

— До свиданья, Энни, — сказал он. — Береги себя.

Он пошел прочь, а она еще долго сидела не двигаясь. Отойдя на несколько шагов, он оборотился и помахал ей рукой, потом зашагал дальше. Внезапно его походка изменилась: плечи распрямились, шаг стал упругим, и вскоре она услышала, как он принялся лихо насвистывать. Почему вдруг? Он и сам не мог бы ответить на этот вопрос. Чтобы отвести глаза прохожим? Да какое ему было до них дело! Может быть, чтобы обмануть самого себя? Только, уж конечно, не для того, чтобы обмануть ее. Ведь та, что, поднявшись со скамейки, смотрела ему сейчас вслед, была единственным человеком на свете, которого он никогда не смог бы обмануть.