Валентина Дорошенко - Зацветали яблони

— Здравствуйте, — начала Елизавета Антоновна чрезвычайно вежливо. — Я — Кирюшина мама.

Ох, как она вспыхнула! Лицо, шея, уши враз пунцовыми сделались.

А Елизавета Антоновна великолепно владела собой. Весь разговор провела в спокойном, доброжелательном тоне. Не сбилась ни на укор, ни на раздражение. И была очень горда собой, когда на прощание подала ей руку. Нет, Кирюша ни в чем не смог бы упрекнуть ее. Ни в чем. Даже когда Елизавета Антоновна спросила об аспирантуре, это вовсе не выглядело угрозой. Она ведь не стала намекать, что для поступления в аспирантуру, куда Вика нацеливалась, понадобится характеристика, заверенная институтским треугольником. А не дрогнет ли у этого треугольника рука, когда они прочтут обязательную фразу: "Морально устойчива, в быту скромна"? Нет, ничего подобного Елизавета Антоновна не говорила. Лишь ненавязчиво поинтересовалась: "Как дела с аспирантурой?" И все. Вполне объяснимое любопытство не совсем стороннего человека. Но Виктория, кажется, усекла — не глупая ведь.

Да, эта штучка тоже не лыком шита. Так невинно сумела распахнуть свои серые глаза — нет, довольно красивые глаза, надо отдать ей должное, — когда Елизавета Антоновна попросила ее (мягко, без нажима) не очень отвлекать Кирюшу от занятий: у него, дескать, такой ответственный сейчас период, конец года, подготовка к поступлению в институт и так далее. "Что вы! — воскликнула та, покраснев, — зря вы на что-то намекаете. У нас с Кириллом чисто дружеские отношения. — "Чисто дружеские"! — Елизавета Антоновна аж крякнула. Этой ли… о чистоте говорить! Но хоть краснеть не разучилась. — Мне казалось, я ему помогаю, — продолжала Виктория. — Рассказываю о его будущей профессии — я ведь тоже математик. Последнее время он почему-то охладел к учебе…" Посмотрела на Елизавету Антоновну, но та ничего не ответила, сдержалась. Хотя одному богу известно, чего ей это стоило. Подумать, какая нахалка! На что намекает? Охладел! Не из-за вашего ли чрезмерного опекунства и бдения, дорогая мамаша? Так это надо читать. Кто дал этой соплячке право вмешиваться в ее отношения с сыном? В чем-то упрекать ее, мать, которая его выкормила и воспитала. Одна, без отца. Всю жизнь ему посвятила. Но Кирилл ей тогда тоже бросил: "Ты меня лишила детства". "Легкость суждений — свойство молодости, — вздохнула про себя Елизавета Антоновна. — Надо переждать. С возрастом поумнеют".

Поэтому она ничего не ответила на выпад этой… Виктории. Мужественно протолкнула в себя остатки кофе, поставила чашку на блюдце — аккуратно, без стука, — и сказала поднимаясь:

— Вы умная девушка, — на последнем слове чуть не поперхнулась, но все же совладала с голосом, — все понимаете. Я вас очень прошу: не отвлекайте Кирилла… от занятий. — И подала ей руку. — Обещаете?

— Да я… — засмущалась "девушка", — да у меня… У меня есть молодой человек, — выпалила чересчур уж поспешно.

Это было излишне. Елизавете Антоновне стало ее даже жаль. Она снисходительно усмехнулась. Но тут же перекроила усмешку во вполне доброжелательную, почти материнскую улыбку:

— Рада за вас. Будьте счастливы.

— Буду! — пообещала Виктория. — Это ведь год быка. А я родилась под этим знаком. Год исполнения желаний. — Она тоже улыбнулась. И тоже вполне доброжелательно. Но Елизавете Антоновне показалось, что в ее серых, красивых — надо отдать ей должное — глазах промелькнула издевка.

Наверняка показалось. Она быстро попрощалась.

— Надеюсь, Кирюша не узнает о нашем разговоре? — посмотрела ей прямо в глаза.

— Я тоже надеюсь, — ответила Виктория. Повернулась и первой пошла прочь.

Ну и стерва!

"Я ведь тоже родилась под знаком быка, — вспомнила почему-то по пути домой. — Так что это и мой год — год желаний. Но мое единственное желание — чтобы Кирилл поступил в институт. Пусть оно исполнится! — загадала. И уже у самого дома вдруг опять: — А может, зря вмешалась? Дело-то ведь такое… Тонкое…"

В тот день Елизавете Антоновне не сиделось на месте. И дело не в том, что весна, что в открытое окно вливается клейкий запах тополиных листьев, теплого дождя и пробудившейся земли. Все это ее давно уже не тревожит. Ее мысли постоянно возвращаются домой. Где Кирилл? Сказал, что в библиотеке пробудет недолго — лишь литературу закажет. Несколько раз набирала номер своего телефона. Никого.

— Елизавета Антоновна, в тринадцатом крыша потекла.

— Елизавета Антоновна, в двадцать первом труба лопнула, — то и дело заглядывал кто-нибудь в ее кабинет. Сегодня постоянно что-нибудь случалось.

Механически отдавала распоряжения. А тут еще управление держало на привязи. "Будьте у себя. К концу дня позвоним — есть разговор", — предупредила секретарь.

За полтора часа до окончания рабочего дня не выдержала — попросила инженера посидеть у телефона, принять звонок.

Домой бежала. Сердце несколько раз останавливалось. Но она заставляла его биться. И шагу не сбавила. Чувствовала — что-то неладно. В квартиру ворвалась, не вынув из замка ключ…

И увидела…

— Кирилл! Ки… Помогите!.. А-а-а-а!..

Прибежавший сосед перерезал веревку, на которой он висел, сделал искусственное дыхание. Сосед был врач. Тут же вызвал "скорую". "Кажется, он будет жить, — донеслось до нее откуда-то с того света. — Несколькими бы минутами позже, и…"

Еще они говорили о каком-то конверте, который нашли у него в кармане. Приглашение на свадьбу.

В сознании, которое Елизавета Антоновна потеряла, видимо, не полностью, так и отстукивало: "На свадьбу… на свадьбу… на свадьбу"…

— На чью свадьбу? О, господи!

Первой из больницы выписали мать. Сын оставался в состоянии депрессии. Она тут же поехала в НИИ. В то же самое. "Поговорю. Она ведь не глупая — должна понять. Надо спасать сына".

— Дежурный по кафедре майор Лаптев слушает!

С ним это случалось. Хотя дед уже лет пять как уволился, иногда ни с того ни с сего отвечал по старой привычке. Особенно если трезвонят среди ночи. Вот как сейчас.

— Кто? — орал дед в трубку. — Плохо слышно. Да я, Лаптев…

Он самый. Мой родной дед, который наградил нас этой дурацкой фамилией. "Лапоть" — с первого класса. Припечатали и висит по сей день. За девять лет, конечно, привык, не обижаюсь. А вначале… Ух, как я ревел! И злился. Вовке Садикову так звезданул по уху — до сих пор помнит. "Лапоть, где твои лапти?" — дразнил он. Дед, когда ему сказал, что Вовке в ухо зафигачил; смеялся. "Подумаешь, обида! Мы хоть в лаптях, да в ратных. Так и отвечай!"

— …конечно, приезжай, — приглашал дед, — об чем речь! Нет-нет, мои за границей. Только я с Гошкой. Ну и еще Дэзи. Приезжай, на лыжах покатаемся!