Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы

— Вот так. — Фомичев строго посмотрел на секретаршу и подал ей списки. — Без этих трех фамилий.

Уже месяц — как Алексей Плавин живет в городе. Все ему здесь нравится: и высокие каменные дома, в которых по вечерам мягко вспыхивают разноцветные абажуры, и ровненько подстриженные акации, и бойкая сутолока в магазинах, и суета рынков, куда он изредка заглядывал, чтоб встретить кого-нибудь из односельчан… Нравился и тот особенный несмолкаемый ритм жизни, который по сравнению с ленивой деревенской тишиной ему казался лихорадочным. А вечерами, когда на высоких чугунных столбах вспыхивали огни и в городском саду играл оркестр, он подолгу бродил по неумолкающим улицам. И мечтал… Мысленно он уносился в сказочно красивый мир звуков, огней и еще чего-то такого, что не имело пока названия, но уже нашептывало ему, что в мире есть прекрасная беспокойная любовь.

Густые, выгоревшие на солнце волосы, ровный, цвета поспевающей гречихи загар худощавого лица, застывшее удивление больших и всегда в чем-то виноватых синих глаз нет-нет да и задерживали на себе взгляды девушек. И эти взгляды Алексея смущали: он относил их за счет своей негородской наружности. Он даже не предполагал, что его фигуре, стройной и сильной, мог позавидовать всякий мужчина. Рослый, крутоплечий, статный…

Алексей шел по центральной улице города и представлял, как через две недели он расстанется со своими потрескавшимися сандалиями, с деревенской сатиновой рубахой и наденет военную летную форму с голубыми кантами. Вот тогда-то он!.. «А что тогда?» — спрашивал он себя, издесь же воображению его рисовалась картина появления в деревне. Ох и разговоров же будет!.. «Алешку Плавина приняли учиться на летчика», — засудачат бабы. «Алешка будет офицером», — станут перешептываться девушки. «Алешка… Алешка… Алешка…» А как загордится дед Евлампий!.. Как он будет рад!.. Хоть тюрьмой грози, а тайком, ночью, нагонит в бане самогонки и вечерком в субботу кликнет своего верного дружка Кирюху «спрыснуть» приемыша. Вся радость у одинокого Евлампия — Алешка.

Подходя к училищу, Алексей вспомнил миловидное лицо девушки-секретарши. Вчера она уверяла его, что он наверняка будет зачислен. «Можете не волноваться, проходят с двадцатью тремя баллами, а у вас двадцать четыре», — звучал в его ушах тихий, с мягкими грудными перекатами голос.

В коридорах училища стоял приятный холодок. На доске приказов были вывешены свежие списки. Тут же, впившись глазами в разграфленные листы, толпились молодые парни. Алексей подошел к доске приказов и затаил дыхание. Пробежав глазами списки зачисленных, он почувствовал, как сердце его глухо опустилось и на какую-то секунду замерло. Своей фамилии в списках он не нашел. Снова и снова пробегал он глазами приказ, но каждый раз среди фамилий па букву «П» не видел своей…

Девушка-секретарша встретила Алексея молча. В первую минуту она даже растерялась и не знала, что ему ответить. Потом виновато опустила глаза.

— Вы, товарищ Плавин, не зачислены.

— Почему? — Большие руки Алексея свинцово повисли вдоль туловища. — Ведь у меня двадцать четыре балла. Вы же сами вчера сказали…

Девушка молча пожала плечами и принялась перекладывать папки.

— Может быть, вышло какое недоразумение? Может, машинистка пропустила мою фамилию?

— Приказ печатала я.

— Но почему же тогда?..

— Не знаю, обратитесь к подполковнику. — Девушка кивнула на дверь кабинета Фомичева. — Приказ готовил он.

Пока секретарь докладывала Фомичеву об Алексее, тот старался припомнить, все ли в порядке у него с документами, чтобы, на всякий случай, быть готовым ко всему.

Дверь открылась, и его позвали.

В кабинете подполковника волнение Алексея усилилось. Взгляд Фомичева вцепился в Алексея и точно говорил: «Ах, вон ты какой!..» Лицо Фомичева было румяное, яркие губы глянцевато блестели. Блестели и стекла пенсне в золотой оправе. По виду ему было не более сорока лет.

— Садитесь, товарищ Плавин, — предложил Фомичев.

Алексей нерешительно присел на кончик стула, перекатывая в потных ладонях кепку.

— Слушаю вас. — Голос Фомичева прозвучал приветливо, ласкающе.

— Я пришел узнать… почему меня нет в списках зачисленных? — дрогнувшим голосом спросил Алексей.

— Ваш допуск к экзаменам, товарищ Плавин, был ошибочным. Как это ни горько, но… — Фомичев широко развел руками. — Наше упущение…

— Почему? — Алексей привстал. В его синих глазах заметалась тревога.

Фомичев жестом пригласил его сесть. Алексей не садился.

Раскрыв папку с документами, подполковник остановился на биографии, в которой одна строка была подчеркнута красным карандашом. Чтобы Алексей не заметил красной черты, он прикрыл ее пресс-папье.

Фомичев о чем-то грустно задумался, протяжно и громко вздохнул, потом начал издалека, с того, что ему уже было известно из автобиографии, которая была подшита в папке с документами Алексея:

— Где ваши родители?

— Погибли.

— В войну?

— Да.

Перекатывая по столу пресс-папье, Фомичев озабоченно нахмурился и с отеческой теплотой в голосе спросил:

— Вот тут у вас написано, что были в оккупации.

— Да, был.

— Сколько времени жили при немцах?

Прикрывая рот ладонью, Алексей откашлялся.

— Больше года.

— На Смоленщине?

— Да, деревня Лисагорово.

— Ясно… ясно… — словно что-то обдумывая, неопределенно протянул Фомичев и, поджав яркие лоснящиеся губы, уже более официальным тоном продолжал: — При каких обстоятельствах подверглись оккупации?

Алексей виновато улыбнулся.

— Точно не помню, мне тогда было восемь лет… Помню только, что наши войска были на одном конце деревни, а на другой уже вступили немцы…

— Ясно, ясно, можете не продолжать, — сочувственно откликнулся Фомичев и, отвалившись на спинку кресла, сосредоточенно уставился немигающими глазами в потолок. — О связи с немцами в таком возрасте, конечно, говорить не приходится. Я не об этом. Это так, для формы.

Алексей молчал, глядя на золотые ободочки пенсне подполковника.

— А вот если и в самом деле вам придется ответить на этот вопрос? — Фомичев резко отшатнулся от спинки кресла и широкой грудью налег на стол. — Какие подтверждающие, я имею в виду документальные, данные вы могли бы представить? — На слове «документальные» он сделал особое ударение.

Алексей растерянно пожал плечами и, переступая с ноги на ногу, продолжал молчать.

Фомичев положил свои не по-мужски пухлые, белые руки на стол и, глядя куда-то поверх головы Алексея, тоном сожаления сказал:

— Я не хочу ни в чем вас упрекнуть. Напротив — я верю, что вы можете быть порядочным и честным советским человеком. Но поймите, товарищ Плавин, ведь у нас военное училище, мы готовим летчиков, советских офицеров… Нам нужны проверенные люди, без сучка, без задоринки, чтобы ни единого пятнышка. Вот так-то, брат!..