Виктор Вяткин - Человек рождается дважды. Книга 3

Что бы Ещё сделать? Он впервые отпустил Её одну и не находил себе места. Всю дорогу в кузове, на перекладных. А как-никак больше двухсот километров.

— Толик! Толя!

Белоглазов бросился из дома.

— Мариша, мальчишка мой славный! — подхватил Её на руки Анатолий и понёс к дому.

Он помог Ей раздеться и поставил греть воду. Марина умылась, вошла в комнату.

— И стол накрыт, и салат приготовлен, и даже вино. Спасибо, родной. — И улыбнулась как-то жалостно. Анатолий заметил блеснувшие в Её глазах слёзы.

— Малышка, что произошло?

— Ничего. Была в Ягодном.

Анатолий заглянул в Её глаза тревожно.

— Я никогда не расспрашивал тебя ни о чем. Но теперь не могу, скажи, что случилось.

Марина обняла Его, уткнулась в грудь.

— Может быть, так и лучше, что мы оба на одном положении. И обвенчал нас заочно спецкомендант.

— Что ты говоришь?! — вырвался у Анатолия тихий стон.

— Да. Отдала паспорт и получила такое же удостоверение, как у тебя. Пусть будет так. Всё равно мы хоть и несчастливцы, но всех счастливее. Ничего, и здесь люди живут.

Кротов и поныне верил в светлое завтра. Судьба Его сложилась куда хуже белоглазовской: второй срок, а лет уже больше пятидесяти. Тяжёлая работа бурильщика. Пять горизонтов, десятки километров выработок на руднике/ Кротов знал вдоль и поперёк.

Перекликаясь по штрекам подземки, заливаются отбойные молотки, звуки затухают в тёмных норах выработок. Тускло мерцают фонари шахтёров в плавающем тумане, и кажется, что кровля движется. Тяжело вгрызаются буры в крепкое тело лавы.

— Э-ээ!.. Кончай!.. — докатился до Кротова далёкий голос десятника. Надо бы Ещё, да уже кто-то перекрыл воздух, и буровые молотки захлебнулись и смолкли.

Кротов собрал шланги, инструмент, вычистил буры. Напарник Его седой, хмурый и молчаливый человек, которого все звали лётчиком, видимо по военной специальности, сел на раму вагонетки и вынул кисет.

— Закури, морячок. — Он оторвал кусок газеты.

— Спасибо, давно бросил, — Кротов выколотил о вагонетку рукавицы и поднял защитные очки.

— Бросай, морячок, не бросай, — снова проговорил напарник, не замечая, что Кротов стоит рядом, — а видно, это подземное царство и станет могилой…

— Ну, не-е-ет!.. — засмеялся Кротов. — Я не собираюсь тут оставаться. Умирать надо дома, и только дома, да Ещё на перине, на которой спал с детства. Я столько выдержал за право жить, что не сдамся так просто. Вот Ещё продержусь несколько лет и вылезу на свет божий. А потом…

— Потом снова в эту же шахту, но в другую смену со ссыльными, — перебил Его лётчик. — Да-да, со ссыльными, да Ещё навечно. Только за что? Вот и надо собирать силёнки. Хотя бы под землёй хозяевами сделаться.

— Туманно говоришь. Для чего тебе силёнки? С кем бороться собираешься?

Лётчик насыпал махорки, послюнявил край газетки и неторопливо свернул папироску.

— Положим, не я, а мы, — значительно отрубил он и, взяв за руку Кротова, почти насильно потянул за собой в старый, заброшенный штрек.

В далеком углу, бедно освещённом двумя фонарями, за обвалами кровли стояли люди в защитных очках. Они окружили незнакомого Кротову бледного человека, который испуганно озирался.

Судят, догадался Кротов, наглядевшийся на камерные суды уголовников. Правда, тут было что-то другое. Один из трёх судей, сидящих за старым Ящиком из-под взрывчатки, глухо спросил:

— Имеете ли, подсудимый, что-нибудь добавить в своём последнем слове?

Тот не ответил.

— Ты предатель, ты согласился шпионить за своими товарищами, ты умрёшь как подлец.

На голову осуждённого накинули мешок и тут же ударили чем-то тяжёлым по голове.

— Так будет со всяким, кто попытается нарушить Единство.

Фонари потухли, и стало совсем темно.

— Куда? — спросил кто-то.

— В старый ствол шахты. Мешок снять. Расходись.

Кротов и не заметил, как остался вдвоём с лётчиком.

«Да, тут затевается опасная игра отчаявшихся», — подумал он, выбираясь из штрека, ориентируясь на бледное пятно света из штольни.

— Вот так и начнём, морячок, — усмехнулся летчик, нагнав Его.

— Для чего?

— Средством для жизни должна стать смерть. А чья, это не имеет значения — твоя, моя, товарища. Надо добиться приезда сюда ответственной комиссии. Приедут, разберутся в нашей невиновности. Вот и подумай, моряк. Мне поручено переговорить с тобой, человек ты авторитетный.

— Я коммунист и не признаю ваших методов борьбы. Жаловаться на вас не собираюсь, но и с вами не буду, — отрезал Кротов.

— Мы знаем, что жаловаться не пойдёшь, потому и не остерегаемся. Но интересно было бы послушать, какие формы борьбы за справедливость предпочитает старый большевик, когда он запрятан на полкилометра ниже покойников и замурован в такую броню, что хоть пускай себе пулю в лоб, никто даже не услышит.

— Партия рано или поздно поймёт и исправит эту ошибку. Я верю в партию, в народ, считаю невозможным платить за торжество справедливости человеческими жизнями, которые и так теперь слишком мало стоят.

Они поднялись наверх, где уже выстроились бригады, и разговор пришлось прекратить.

Конвой проверил людей, колонны устало потянулись по утоптанной широкой дороге.

Никишов торопился. Генералу позвонили, что завтра Шурочка вернётся из больницы с дочкой. Всё получалось, как говорится, вопреки графику. В Усть-Нере он узнал, что Её неожиданно увезли в больницу. И вот уже дочь. Невесело было на душе генерала, дома не всё ладно, да и на приисках тревожно. Что дальше? Не пора ли, пока Ещё не поздно, уйти с почётом? — мелькнула мысль. Никишов вздохнул и поглЯдел в окно. По сторонам голые сопки, пни.

Вот и Шура стала совсем чужой. Неужели стар? Но ведь родилась же дочь. Припомнился гвардеец, постоянный гость в их доме. На душе стало совсем скверно. Пусть молодой, пусть сын приятеля-прокурора, а надо будет отвадить.

— Да, скверно, очень скверно, — вырвалось у генерала.

— Что вы сказали? — заботливо спросил шофёр, сбрасывая газ.

— Дорога, говорю, скверная. Чинить надо.

Дома уже хлопотали подруги Шуры и Её мать. В столовой был накрыт стол, затевался пир.

Никишова встретила Его лечащий врач.

— Разрешите поздравить вас с дочкой.

Никишов хмуро спросил:

— На кого похожа?

— Папина фотография.

Никишов поднялся наверх, в кабинет. Внизу мать Шурочки властно командовала по телефону. Звонки следовали один за другим: пошивочная, промкомбинат, ателье, магазин. Вреднейшая старуха. Только позволь — растащила бы весь Дальстрой. Пора умирать, а она всё хлопочет, заказывает, тянет. Генерал поморщился, опрокинул рюмку и взял кусок сыра. А старуха уже вызывала мебельную фабрику.

Позвонил городской телефон. Узнали, значит, что приехал. Он поднял трубку. Спрашивали, отправлять ли пароходы с цементом и резиной прямо из Находки в Певек или с заходом в Нагаево.