Виржини Депант - Дрессированные сучки

Я притянула ее к себе, она сдалась не сразу, но в конце концов прижалась всем телом, как ребенок, ищущий защиты у матери.

Я обнимала Роберту, дышала глубоко и беззвучно, чтобы успокоить.

Даже с заплаканной, опухшей рожей эта девка была черт знает как хороша. Она пыталась говорить и плакать одновременно:

— Ты понимаешь, что произошло? Помнишь — еще вчера они работали, были здесь, с нами, в шкафчиках полно их шмоток…

Она была "в кусках" и соплях, лепетала, как в горячечном бреду:

— Мы просираем наши жизни, корчимся тут, чтобы у этих сволочей вставал… Ублюдки, которых мы даже не видим. Но им этого мало, являются в твой дом, чтобы содрать живьем кожу и посмотреть, какого цвета у тебя кости… Забирают последнее, даже жизнь… Хотят, чтобы мы подыхали со страху… Понимаешь?

Я попыталась переубедить ее:

— Брось, Роберта, с чего ты взяла, что их смерть связана с "Эндо"? Может, это и не клиент вовсе…

— Не связана?! Да ты знаешь, кто мы есть в этой жизни? Шлюхи, подстилки, дырки, боксерские груши, мясо на продажу… Видишь, как мы подыхаем? Чувствуешь, как они бродят вокруг нас, подкрадываются? Целый день сидят за этими вот проклятыми стеклами, следят жадно грязными глазенками, свиньи… А теперь караулят за дверью твоего собственного дома, чтобы войти и убить. Не видишь связи? Живем как суки и умрем как суки… Срежут кожу ножом из чистого любопытства, а ты не видишь связи?! Ну, они тебе покажут связь, уж поверь; что, не чувствуешь — нас всех сделают, ни одну не пропустят!

Роберту била крупная дрожь, глаза лихорадочно блестели. Она повторяла, как заведенная:

— Не чувствуешь? Не чувствуешь, как они бродят вокруг?

И вертела головой, и озиралась, как будто и правда чувствовала кого-то, вжималась в спинку стула, заледенев от ужаса, словно они действительно были здесь. У нее дрожал подбородок. Я подумала — так не притворяются, только сильный страх заставляет нас клацать зубами.

Я снова обняла Роберту, успокаивая, но она резко оттолкнула меня, рухнула на колени, согнулась и снова начала вопить и визжать, каталась по полу, как будто пыталась убежать от чего-то или кого-то, подкравшегося совсем близко.

Я обрушилась на нее сверху, прижала к полу руки, не давая отбиваться и отпихивать меня, шептала на ухо:

— Прекрати сейчас же, Роберта, посмотри на меня, прекрати.

Я поволокла ее в душ, раздела, разделась сама, пустила холодную воду и начала тереть ее мылом, заговаривала зубы, пока она не расслабилась наконец.

Как противно до тебя дотрагиваться, как до дохлой рыбины…

Успокоившись, Роберта впала в коматозное состояние.

— Одевайся, Роберта, и отправляйся домой.

Она послушно кивнула. Гора с плеч.

Явилась замена. Две девицы — молчаливые, сдержанные.

Вернулись и клиенты — как почувствовали, что перерыв окончен.

Громкоговоритель задавал ритм: клиент — девушка на дорожку — другая в кабину.

Я вышла на дорожку, начала вращать бедрами по кругу в обе стороны. Я всегда сильно возбуждалась, танцуя и лаская свое тело, выставляя себя напоказ и думая, что кто-то за темным стеклом хватается за член, глядя на меня. Но больше всего я ловила кайф в кабине, лицом к лицу с клиентом, когда можно поговорить и даже дотронуться, хотя этого никогда не происходило. Джино следил за порядком через камеры, установленные в каждой кабине, а если клиента заманивали в одну из двух последних кабин — там отсутствовали стекла, — он рявкал в микрофон, чуть только протягивалась шаловливая ручонка, и был готов ворваться в кабину, если "словесное внушение" не действовало.

Вообще-то наши клиенты были люди мирные и правила уважали — как часть ритуала.

Вот уже некоторое время зритель у меня был всего один, но он каждый раз исправно опускал франки, и я подошла прямо к его кабине — все равно танцевала только для него.

Заученные жесты, вилянье задницей, дразнящий язык…

Наконец занавес опустился: господин поимел сам себя, облегчился, подтерся — в каждой кабине была коробка "клинекса" — и пошел домой, наверное, трахать жену.

Я сделала круг по дорожке, проверяя, не открылись ли другие окошки, и не ошиблась в расчетах. Можно было ломать ту же комедию по новой, не утруждая себя придумками, — новый клиент моих приемчиков еще не видел.

Джино вызвал следующую девушку — а это означало, что меня кто-то ждет в кабине.

Я спустилась со сцены, зашла в нашу каморку глотнуть воды, взглянуть на себя в зеркало и отдышаться.

Хорошо, что я осталась работать — и думать некогда, и время бежит быстрее.

Захрипел репродуктор:

— Луиза, в кабину номер один, клиент ждет.

Самая дешевая кабина. В ней не заработаешь. Дверь прямо напротив нашей клетушки.

В кабине № 1 было что-то от исповедальни — адской ее версии. Стены в темно-красных выпуклых бомбошках, как будто кто-то заблевал все вокруг сырым мясом. Узкое помещение с высоким потолком, разделенное надвое толстой черной решеткой. Клиент сидел ниже, освещение было тусклое, так что он мало что мог разглядеть из манипуляций танцовщицы. Все было устроено так, чтобы "выставлять на деньги".

Эту "приемную" я любила больше всего — поместиться в ней можно было, только поставив обе ноги на решетку и высоко задрав колени.

Джино наблюдал за нами по монитору и прекрасно видел, что я не отлыниваю, все делаю как положено и не уговариваю клиента перейти в другую кабину.

Похвалы от него было не дождаться. На выходе от него можно было услышать только ворчливое бурчанье в чей-нибудь адрес: "Эта опаздывающая засранка наверняка вообразила себя госслужащей!" А бывало, и кидался на меня, как цепной пес: "Убалтывать мужиков — не моя работа! Это ты должна заставлять их раскошеливаться. Только что взяла совсем готовенького, могла бы, при желании, раз двенадцать провести его по кругу, — достаточно было попросить, но ты, видно, боишься, что язык отсохнет, а?" От крика лицо у него становилось багровым, на виске начинала бешено пульсировать жила. Я молча выслушивала монологи Джино — мне даже нравилось доводить его до исступления. Потом он ябедничал на меня по телефону Королеве-Матери, но она с завидной регулярностью давала ему понять, что я — особая статья и меня следует оставить в покое, тем более что финансового урона я заведению не наношу — клиенты-то возвращаются, а он, Джино, — болван, и ничего не понимает, и пусть отвянет, и следит за другими.

Но больше всего Джино заводился не из-за денег. Его бесило то, о чем он даже не мог говорить вслух (так стеснялся!): Джино находил отвратительным, что я ловлю кайф от работы и не скрываю этого. Привалиться к стене, выставить себя "на продажу" и наблюдать за клиентом, занавесившись ресницами, слушать его грязные словечки, знать, что он совсем близко и я даже могу слышать его дыхание. Его желание сливалось с моим, и я доводила себя до экстаза, и взрывалась, и улетала.