Стефан Хвин - Гувернантка

Перед глазами встали отчетливые картины давнишних событий, которые, как полагал Александр, «уже уснули в душе», а теперь пробудились вновь: дом на Новогродской, Васильев, костел св. Варвары, горящие кибитки на лугу за Нововейской, проповедь ксендза Олендского, советник Мелерс, Ян… Ему вдруг стало грустно: почему он еще жив? — хотя печалиться об этом было совершенно бессмысленно. Письмо он положил в саквояж, вышел в город и долго ходил по улицам, чтобы — как он себе объяснил — дать сердцу время успокоиться. Только около полуночи зажег все лампы в кабинете, отослал слугу, запер дверь на ключ, разложил на столе листы бумаги братьев Розенблат и принялся за работу.

В Alte Oliva он приехал берлинским поездом в конце июня. Отец встречал его на вокзале. В воскресенье, через два дня после приезда, они вместе отправились за Брентау — осмотреть окрестности. Место было красивое. Насыпь, уже готовая к укладке рельсов, петляла между холмами. На склонах по обеим сторонам белой дороги сосновый лес, песчаные откосы и непролазные заросли ежевики. Голубой люпин уже отцветал. С холма, на который они поднялись, видно было море за Лангфуром и за деревьями кладбище Зильберхаммер. Был полдень. В Брентау и Матемблеве звонили колокола.

Строительство завершили в сентябре. Станционное здание по фасаду было облицовано темно-коричневым глазурованным кирпичом, имело большие стрельчатые окна и островерхую крышу, крытую голландской черепицей. Александру хотелось сделать в зале ожидания витражные окна, и он очень на этом настаивал, хотя его предупреждали, что правление компании может не дать своего согласия, ибо о таком прежде и не слыхивали. Проект, однако, был принят. На эскизах, которые в июне получили инженеры Грейс и Хохен, повторялся мотив: женщина, срезающая белые пионы. Кое-кто из членов правления не скрывал, что предпочел бы солидные эмблемы императорских железных дорог, например крылатые колеса и железные молнии, символы Века Электричества, но недовольные сдались, когда главный геодезист Ломан (он какое-то время учился живописи в Мюнхене у самого Рейха) мимоходом заметил, что женщина, срезающая пионы, похожа на Лорелею, а может, даже на саму Германию с картин Кунтца. По проекту Александра витражи в окнах на западной стороне зала должны были изображать темное северное море с рыбами и звездами среди волн. По мнению тех, кто заглянул в Эстерхоф в начале октября, когда строительство было уже закончено, витражи очень удались. Они немного напоминали — как говорили — картины Густава Климта, которые Александр знал еще по Вене и очень любил.

Во время одного из своих наездов в Alte Oliva Анджей захотел посмотреть на дело рук Александра, о котором столько говорят, и отправился в Эстерхоф. Было воскресенье. Хотя он все тщательно распланировал, но успел только на последний поезд, который прибывал на место незадолго до наступления сумерек. Когда он вошел в зал ожидания, внутри было уже темно, только из-за черных сосен через разноцветные стеклышки просачивался красный отблеск неба. Большие рыбы и похожие на розовых медуз звезды, подсвеченные багрянцем, горели на витражах в глубине сводчатого помещения, и Анджею на мгновение показалось, что дом, в который он вошел, стоит под водой, бесшумно омывающей стены вплоть до самой крыши.

Пассажиры, сидевшие у стен, больше походили на тени, чем на живых людей. Со скамейки под окном Анджей не мог различить их черты. Ему казалось, что они сидят в капюшонах, сплетя руки на коленях. Рядом на дубовых скамьях стояли большие корзины с яблоками. Одно яблоко упало на каменный пол и покатилось в его сторону. Оно было темно-красное, почти черное, со свежими мокрыми листочками на черенке. Анджей хотел его поднять, протянул было руку, но на него вдруг напала такая сонливость, что он не сумел даже пошевелить пальцами.

Когда он проснулся, зал был пуст. Протирая глаза, он подумал, что, вероятно, видел этих людей во сне. Зеленоватый свет, косыми полосками проникающий через цветное стекло, рисовал на каменном полу зала туманный, исчерченный сеткой рубиновых и изумрудных линий образ женщины с зажатым в пальцах серебряным ножом, которым она сосредоточенно срезала белые пионы с гибкими черными стеблями.

Поезд пришел в девять.

Анджей был единственным пассажиром, возвращавшимся в город.

С тех пор прошло много лет. Полмира было охвачено очередной войной. Когда зимой к городу приблизились русские, предшествуемые бессчетными стаями ворон и галок, которые, вспугнутые канонадой тысяч орудий, в панике устремились из глубины суши к гладкой поверхности затянутого морозными туманами моря, из домов в Брентау увидели столб огня над лесом. Это горел Эстерхоф. На следующую ночь беженцы, бредущие с нагруженными постельным бельем и провизией тележками и колясками по сугробам к окутанному дымом пожаров порту, где их ждали корабли из Ростока, Гамбурга и Бремерхавена, за мостом наткнулись на покрытые снегом развалины. Жестяная вывеска с готическим названием станции, продырявленная осколками, торчала из-под кружащей на ветру поземки.

Весной, когда от снега осталась только грязная вода в канавах, все поросло свежей травой. На выгоревшей земле по обеим сторонам железнодорожной насыпи раскинулись ржавые поля полыни. Колючие побеги черной ежевики густо оплетали развалины, присыпанные нанесенным ветрами песком, низкий перрон, исхлестанный дождями, превратился в травянистый пригорок, уподобившись длинному, заросшему дроком кургану. В глубине долины, где стояли голубые озерца дождевой воды, зацвел белым терновник. Среди веток берез чернели пятна птичьих гнезд. Люди, которые приезжали в город с далеких окраин на востоке бывшей Польши, чтобы занять место тех, кто на обстреливаемых судах удрал от русской армии за море, разобрали остатки рельсов на насыпи, пустив их на стропила для новых домов. Мало кто теперь уже знал, что когда-то здесь, между поросшими полынью склонами, на дне пустой долины возвышалось красивое, крытое голландской черепицей здание маленькой станции с островерхой красной крышей и высокими готическими окнами, где останавливались поезда, везущие людей из города на юг.

От давнего Эстерхофа остался только мост, кирпичной дугой соединяющий края долины. По нему почти никто не ездил, потому что окрестности были безлюдны. Изредка на заросшем терном, боярышником и ежевикой лугу появлялись дети из Брентова и Дольных Млынов. Среди кривых сосен и берез звенел веселый смех. Достаточно было минутку порыться в песке между корнями, чтобы вытащить из-под травы и полыни карминовые и синие осколки разбитого стекла, через которые можно смело смотреть на солнце.