Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией

Я сразу спросил:

- Где Швофке?

- Так узкоколейка же дальше пошла, в сторону Зипе, - ответила мать.

Вот оно что.

Вот с кем хотелось бы мне сейчас потолковать.

Мать вытерла грязную лужицу у порога.

Амелия все так же молчала, и глаза ее все так же были обращены вспять.

- И долго он здесь пробыл?

Порядочно.

- Что он сказал?

Мать вздохнула. Она немного стеснялась Амелии. Но та вроде бы не прислушивалась к разговору.

- Отдраить всю грязь до живого тела.

Мать пожала плечами. Мол, она только повторила его слова.

Да, он был здесь. Так сказать мог только он.

Амелия выжидала. Она чувствовала, что я пропах войной. И может статься, что теперь мне уже не захочется вместе с ней восторгаться канавками на древних черепках и всем прочим. А ее утонченность и чувствительность, может, тоже сочту накипью, которую надо сбросить. Вполне могло быть и так...

И она очень осторожно, как бы невзначай, слегка выдвинула из-под скамьи ногу.

Но я-я любил ее по-прежнему. Именно теперь, когда она сидела тут рядом, перебирая ногами по щербатому полу, и была так далека.

В моей жизни это был первый грустный день. А может, первый настоящий.

Ко всему прочему я еще вспомнил вдруг про выстрел у пруда.

- Он сам его пристрелил. Представьте себе: своими руками уложил и даже еще подождал не шевельнется ли. - Я налил себе из бутылки.

И вот я дома. Черт побери, меня прямо распирало от гордости. Ведь я был там, когда его прикончили. Та-та-та-та-та! И готово дело!

Амелия испуганно вздрогнула и прижала ладони к печке. А мать даже выбежала за дверь, словно моей жизни угрожала опасность и надо было меня спасать.

- Скажи, чего Донат от тебя, собственно, добивается? - спросил я Амелию.

И вдруг весь затрясся в ознобе. Видимо, слишком долго сидел на холодной земле.

У меня едва хватило сил, чтобы встать, держась за спинку стула и, шатаясь, добраться до кровати в каморке. Как раненое животное залезает в нору, чтобы там умереть, так и я залез под одеяло и сразу затих.

Амелия прилегла рядом и несколько раз погладила меня по голове, чтобы успокоить. Но рука ее дрожала-видимо, Амелия волновалась еще больше, чем я. Кажется. она даже тихонько что-то запела. Да, скажу я вам, горячие были дни!

13

Времени, которое потом наступило, ямного позже- посвятил несколько строк, которые кажутся теперь слегка напыщенными.

Мне и самому они не очень нравятся, и все же я привожу их здесь, поскольку в них содержится чистая правда. Вот эти строки:

"Когда началось лето, деревня взорвалась(!) и разлетелась на части. На развалинах старой жизни происходили танцы. Дважды в неделю под музыку двух оркестров-духового и трио: скрипка, аккордеон и ударные инструменты. Оба оркестра наяривали наперебой и поддавали мирной жизни жару. Во время перерывов потные, запыхавшиеся мужчины тащили своих полуоглохших партнерш за огороды или в придорожную канаву. Д орле-Пышечка по прозванию и шлюха по призванию-каталась как сыр в масле:

из травы за амбаром выглядывали лишь се круглые колени, отливая в лунном свете серебром. А сменщики один за другим ныряли в неглубокую бездну, издавая нутряной вскрик".

Такой у меня тогда был стиль. Чуть дальше я завернул еще почище:

"Голод выплеснулся из халуп поденщиков, высадил ворота хлевов и порезал всю живность". И еще: "Вниз к пруду по канаве ползло (!) горячее месиво из крови, щетины, перьев и щелочи. Воздух накалился от алчности и топленого сала. Не нужен ни бургомистр, ни учитель. И вишневые деревья вдоль проселка тоже никому не нужны.

Нужны лишь старые мотоциклы из кюветов вдоль шоссе, чтобы, напившись, врезаться с разгона в стену какого-нибудь сарая.

Небо полнилось рыдающими рыбаками с Капри, а у трактира били морду кучерубеженцу из Восточной Пруссии, толстому и неповоротливому, как памятник. И всякому, кто умел хлопнуть неочищенного спирта не поморщившись, разрешалось приложить к нему руку. А когда "белый серп месяца сиял на небосклоне", старый Лобиг откармливал свою блондинку из Вильмерсдорфа пышными оладьями, чтобы ляжки у нее округлились, как у киноактрисы Марики Рёкк".

Да, читать неприятно, но каждое словоправда.

Взять хотя бы Лобига. Старику загорелось наконец-то урвать свое от жизни, а посему он оставил при себе некую Мону Зимзен, появившуюся в деревне с целью обменять на яйца губные гармошки фирмы "Хонер" и шелковый пояс для чулок. Распахнув окошко, он предложил ей показать товар. Гребенки пошли в обмен на кур, сигареты - на муку. Когда торг закончился, он сгреб в охапку саму блондинку. За все удары судьбы - дочку Герду не приняли в торговое училище, сын Ганс погиб под Кюстрином - он расквитался сполна.

Жена Лобига, тощая Хильда, повесила и без того унылый нос и перебралась в хлев к коровам, в глубине души радуясь появлению в доме пришлой молодки: хоть избавит ее от приставаний супруга. Пошел прахом обычай облегчать любое горе в супружеской постели. Белокожая телочка воцарилась в доме, а Хильда спокойно занялась коровами.

Я лежал с тяжелым дифтеритом. Амелия ходила за мной-холодные компрессы на шею, настой шалфея, льняное масло и какие-то завалявшиеся у матери сердечные капли. В Хоенгёрзе считалось, что с горла болезнь всегда переходит на сердце, поэтому все принимали сердечные капли, желательно с пчелиным медом, поскольку он немедленно всасывается в кровь. Когда температура подскочила, я заметался в бреду и горло сдавило, как удавкой. Мне привиделось, что я бегу по улицам Хоенгёрзе в одной рубашке и что во всем мире не осталось ничего, кроме нашей деревни.

Только она одна.

И вот я бросался из одного конца деревни в другой, а выйти из нее не мог. Семимильными шагами топтался на месте. Ну как бывает иногда во сне.

Потом мне вдруг почудилось, что все дома в деревне пустые. Ни души вокруг.

Я огляделся, потом опустил глаза, осмотрел себя самого и с воплем ужаса бросился прочь от себя-единственно! о, кого оставили в живых...

Наконец я увидел их всех: на холме Петерсберг они молча водили хоровод под беззвучную музыку; в середине круга крутил коленца Хильнер, в чем мать родила.

Я бросился было к ним, но выйти из деревни так и не смог. Я был обречен остаться здесь. Я-заложник. Какая-то сила цепко держит меня и душит, душит...

Когда я пришел в себя и впервые глубоко вздохнул, яркий прямоугольник окна резанул меня по глазам. Начиналось жаркое лето.

Я спросил у Амелии:

- Разве драконов на самом деле не было?

- Многоголовых, во всяком случае, нет, - отвстила она, помогла мне сесть повыше и насухо вытерла потную спину полотенцем. Она так осторожно прикасалась ко мне. словно смахивала пыль с концертного рояля. При этом ее грудь то и дело доверчиво прикасалась ко мне.