Бенито Вогацкий - Дуэт с Амелией

Когда я спускался по лестнице-довольнотаки растерянный, если мне не изменяет память, - на нижних ступеньках внезапно вырос темный силуэт Доната. Изгнанный с позором Донат ищет Юргена Зибуша, чтобы дать наконец выход скопившейся ненависти, задушить своими лапищами предателя и тем подвести черту под всем случившимся. С этим щенком давно бы следовало разделаться - тогда же, заодно с Михельманом. Но и здесь, на тихой лестничке, перед самым отъездом, так сказать под занавес, может, даже еще удобнее. Медленно, тяжело поднимался Донат со ступеньки на ступеньку. Когда его лицо почти поравнялось с моим, наши глаза встретились, и он на миг замер. Но взгляд его отнюдь не горел ненавистью, скорее наоборот, в нем читалось облегчение. Передо мной был смертельно усталый человек. Он коротко кивнул мне и двинулся дальше вверх по лестнице.

Наверху он постучал и вошел.

Да, он постучал, вошел и аккуратно прикрыл за собой дверь.

В тот же вечер Донат уехал из Хоенгёрзе.

Но отправился он не ко всем чертям, а в Петбус, к своему брату-садовнику, о чем вскоре уже знала наша соседка.

- Наш-то сказал, ему там совсем неплохо.

4

Конягу звали Август Дохлый или, короче, просто Август. Он еле волочил ноги и годился разве что возить в хлев тележку с отрубями. Август был невысокой унылой клячей светло-рыжей масти, и слева на заду у него было пятно величиной с тарелку. Одни говорили, что на этом месте раньше, в лучшие времена, у Августа было таврото ли корона, то ли еще какой герб, потом его пришлось свести. Либо у тебя на заду корона-и ты живешь, как король, либо ты таскаешь тележку с отрубями-и тогда корона ни к чему. Потому, мол, ее и выжгли, а пятно осталось.

Но мне всегда казалось, что пятно не выжжено, а вытерто, потому что Августа-я слышал об этом от Швофке-когда-то давно запрягали в конный ворот: целый день ходил он по кругу, крутил зернодробилку и каждый раз задевал боком за дерево. Дерево с каждым годом утолщалось, и встречи с ним оставляли все более глубокий след.

Отсюда и пятно.

Хромал ли Август раньше, не доказано.

Может, только в тот день, когда Наш-то привел его к себе. Привел с таким видом, словно нашел на большой дороге.

Жена выбежала навстречу, радостно всплеснула руками и даже прослезилась:

- Боже ты мой - наша лошадь!

Как он ее вел! Много лет сосед водил трактора - большие мощные машины, которые могли, если надо, пахать и выворачивать пласт на полметра или же тащить два прицепа, доверху нагруженных зерном.

И Наш-то гордо восседал за рулем: "А ну, по-быстрому. Давай грузи, наваливай!"

А теперь он привел к себе Августа Дохлого-видимо, очень любил животных, если решился взять лошадь: ставить-то ее было некуда, разве что в бывший курятник.

Наш-то вытянул Августа при жеребьевке.

Ему повезло, лошадей на всех не хватило, некоторым вообще никакой не досталось.

- Завтра поедем за дровами! - объявил сосед. - Не за хворостом и сучьями, как до сих пор, а за дровами!

Все имение поделили. В том числе и лес.

Нет больше ни колокола, ни поместья.

А есть деревня, и в ней крестьяне.

"Надеюсь, и все последующее правильно поймешь".

Вот оно и последовало. Они выгнали Доната и все поделили.

Я сидел на земле за сараем и рисовал пальцем круги, которые тут же стирал.

- Долго еще будешь тут сидеть? - спросил Наш-то. - Пожалей мать!

С чего это Наш-то заботится о моей матери? Не его дело!

Наш-то принес овса и сечки, перемешал, добавил горячей воды-и все это с таким видом, словно с малолетства имел свою землю, двор и лошадь. Весь вымазался в мешанке.

- Мать-то у тебя гляди какая пригожая, - опять завел свою песню сосед. - Верно я говорю?

- Да уж верно.

Какое мне дело до этого?

- Взял бы и ты себе пять гектаров.

Швофке еще не все роздал.

"Швофке!" Вот на что он намекал. Что Швофке приглянулась моя "пригожая"

мать.

Солидно, не торопясь, словно двор был бог весть какой просторный, Наш-то зашлепал к бывшему курятнику - отныне "конюшне". Потом вдруг что-то вспомнил, поставил ведро на землю и обернулся ко мне.

- Послушай, парень, что скажешь про Герду, Лобигову дочку? - как будто его только что осенило, - Тебе она нравится? На мой вкус немного того, жидковата. Такая уж порода, знать, в мать пошла. Но зато упорная, скажу я тебе, другую такую по

искать! Со временем и в тело войдет. Еще так вширь раздастся, что только держись.

Погляди на мою-три фунта лишнего сала на заднице, никак не меньше.

Ну и что?

- Так она отделиться хочет, - Но Герде.

мол, ни гектара не дадут, потому как у ее отца земли хватает. Девка и моргнуть не успеет, как папаша и ее землицу захапает. Он такой. - Вполне бы спелись друг с другом, а ?

Она хочет уйти из семьи. Чем тебе не пара?

Девушка тихая, скромная.

Я вскочил и с размаху так пнул его ведро, что вся мешанка по стене разбрызгалась.

- У, паразиты! - заорал я вне себя от бешенства. Не знаю откуда и слово-то взялось.

И убежал в луга на Петерсберг.

5

Я вдыхаю ароматы октября. Желтое пахнет куда сильнее, чем красное. Не так сладко, скорее терпко. И солнце, сомлевшее за лето, трусливо прячется за тучи -знает, сколько бед натворило: все яблоки осыпались, все листья пожухли, все сердца разбились...

На лиственничный лес я и не гляжу.

Когда на душе кошки скребут, лучшее средство - уйти куда-нибудь подальше, лечь и поспать часок-другой.

Вот я и сплю прямо на траве перед нашей землянкой возле кормового поля, и вечерний туман мало-помалу окутывает меня плотной пеленой.

Провались они все пропадом!

Но кое-кто знал это место.

И я проснулся от слов:

- Спина у тебя совсем холодная!

Амелия! На ней было теплое пальто с капюшоном, и выглядела она вполне довольной: видимо, как-то уже справилась со всем случившимся.

Она сказала:

- Не думай, пожалуйста, что я презираю людей, которые теперь...

Не по мне такие высокие слова.

- Есть хочешь? - спросил я. У меня был с собой кусок хлеба.

- Нет, спасибо.

Ее глаза сияли как-то уж слишком радостно. Значит, пришел конец нашей любви, раз у нее все так благополучно.

Она вырыла из земли жестяную банку, в которой хранились древние черепки, и произнесла целую речь:

- Допустим, нам пришлось бы самим делать горшки и миски, то есть лепить их из глины и потом обжигать, допустим также, что мы бы умели это делать; я бы стала тогда - только не смейся! - выдавливать пальцем канавки вдоль края.

Вот что она бы стала делать.

- Ну так и выдавливай себе на здоровье! - воскликнул я с таким жаром, словно мы - наконец-то! - нашли решение всех проблем.

- Для этого нужно быть богатой, - осадила она меня. - Канавками не проживешь.

И тут у меня вырвалось одно из моих самых нелепых восклицаний на эту тему:

- А я-то, я-то на что!