Ирина Грекова - Дамский мастер

В сущности, я глупа. Мне самой это совершенно ясно, но другие почему-то не верят, даже самые близкие друзья. Считают, что я кривляюсь.

Вот, например, с этим вечером. Глупее моего поведения трудно было выдумать. Наверно, каждому человеку знакомо острое чувство стыда, когда он, оставшись один, стонет и потряхивает головой при постыдном воспоминании. Так я стонала и потряхивала головой, вспоминая свое выступление на вечере. Возможно, еще придется держать ответ в какой-нибудь инстанции за «срыв мероприятия». Это, впрочем, меньше всего меня пугало.

Когда на следующей неделе я пришла к Виталию, он встретил меня сухо и молчаливо.

— Ну, как вам понравился наш вечер? — спросила я, чтобы разбить молчание.

— Вечер, конечно, ничего, нормальный. Я вообще против таких вечеров. Я хожу на них только потому, что хочу изучить разные слои. Но в данных слоях я ничего интересного для себя не нашел. Пусть я не кончил десятилетку, а из них многие имеют даже институт, но я ничего в них передового по сравнению со мной не вижу...

Когда чего-нибудь стыдишься, так и тянет ковырять это место. Я спросила:

— А что вы думаете о моем выступлении?

— Вы на меня, конечно, не обижайтесь, Марья Владимировна, но ваше выступление было слишком простое, без формулировок, и оно меня не удовлетворило. От вас, как от руководителя учреждения, можно было ждать более глубокого анализа.

— Неужели же вам понравились эти зайцы?

— Зайцы! — Он презрительно махнул рукой. — Кто говорит о зайцах? Глупая игра, не дающая ни уму, ни сердцу.

— Ну, так что же, по-вашему, я должна была сказать?

— Я не могу вам указывать, я для этого не имею достаточного образования. Но я хотел бы более определенных формулировок. И потом, танцевать вальс с парнем, который, извиняюсь за выражение, не постеснялся прийти на вечер в джинсах, — это, по-моему, не соответствует вашей солидности...

Так... Осудил.

Все это, конечно, понемногу сгладилось. Я даже просила извинения у Зины и предложила ей помощь в организации второго молодежного вечера. Мы даже провели его, этот вечер... Очень помогли сами ребята, особенно Саша Лукьянов. Это оказался удивительный парень, парень с замочком! Как растения выдыхают кислород, так он выдыхал смешное. Достаточно было увидеть, как он обширной ладонью, словно лопатой, отгребал назад плоские волосы и потом грозил им пальцем, — лежите, мол, смирно, — чтобы понять, что это талант первоклассный.

Есть разные сорта юмора. Тот сорт, что у Саши Лукьянова, — самый загадочный. Ну что, собственно, он сказал? Повтори — не смешно. А все надрываются, плачут от смеха. Согнет ногу — умрешь.

Мы с Сашей Лукьяновым, электризуя друг друга, тратили на подготовку к вечеру целые вечера. Мы безудержно изобретали. Чтобы вместить все наши выдумки, вечер должен был бы продолжаться сутки. Приходилось самоограничиваться. Вечер мы назвали «тематический-кибернетический», для оформления привлекли механиков, инженеров... Все на полупроводниках. Гостей встречал специально изготовленный робот-хозяин, который сверкал глазами, кланялся и выкрикивал слова приветствия... Исполнялись стихи и музыка машинного сочинения. Разыгрывалась кибернетическая лотерея... Передавались поздравительные телеграммы в двоичном коде, которые надо было расшифровывать... Правда, не обошлось без неполадок: робот-хозяин скоро испортился, один глаз у него потух, и он стал говорить без передышки: «...аствуйте, аствуйте, аствуйте...» Но Саша Лукьянов стукнул его молотком по голове, и он замолчал...

В общем, вечер прошел и даже имел успех, но успех довольно средний, непропорциональный затраченным усилиям. Я сама чувствовала, что это — не совсем то... На другой день я вызвала секретаря комсомольской организации Сережу Шевцова. Парень медлительный, но солидный, а главное, не врет.

— Ну как ребята — довольны вечером?

— Ничего, — сказал он без энтузиазма.

— Ну, а что они говорят?

— Разные есть мнения. Одни довольны, а другие говорят: раньше лучше было.

— Как, эти зайцы?

— Нет, какие там зайцы. — Он махнул рукой вроде Виталия. — Зайцами у нас никто не увлекается. Хохочут так, от нечего делать. Нет, они говорят, что раньше оставалось больше времени на танцы...

— Хорошо, Сережа, мы это учтем.

Да, думала я, оставшись одна, нет ничего таинственнее смеха. Нет ничего неуловимее. В чем тут секрет? Для одного смешно, для другого — глупо. Для одного смешно, для другого — страшно. Для одного смешно, для другого — скучно... Может быть, надо было просто выпустить на эстраду Сашу Лукьянова и заставить его согнуть ногу...

Так, не совсем бесславно, но и не триумфально кончилась моя работа в качестве внештатного затейника.

И еще одно последствие было у первого, неудачного вечера. Галя и Виталий стали встречаться. Мне это было нетрудно обнаружить. Часто, снимая телефонную трубку, я слышала по параллельному проводу резкий, высокий голос Виталия и голубиное воркование Гали. А что? Для нее это неплохо. Виталий — мальчик серьезный. И Галя казалась счастливой. Каждые три-четыре дня она являлась с новой прической, на зависть всем институтским девочкам. То это была диковинная башня, делавшая ее лицо надменным и прозрачным. То — под девятнадцатый век — гладко, до глянца затянутые назад волосы и пышный, богатый узел на шее. А иногда — девические пряди, нежно рассыпанные по плечам, и косая челка над голубыми глазами... И каждый раз у нее было новое лицо, и с каждым разом она казалась счастливее...

Только это длилось недолго. Постепенно стали увеличиваться интервалы между прическами: неделя, две недели... И вот однажды я пришла на работу — Галя плакала.

— Галя, милая, что с вами такое?

Она плакала по-детски, самозабвенно, глубоко шмыгая носом.

— Галя, что случилось?

Она потрясла головой.

— Ну, скажите же мне, маленькая, в чем дело? С Виталием что-нибудь?

Она снова потрясла головой отрицательно, но было ясно, что да.

— Ну, сядьте как следует, вытрите нос, поговорим.

Еле-еле удалось от нее добиться толку.

— Он меня не любит.

— Ну, зачем же так думать? Ведь было у вас все хорошо...

— Нет, не говорите, Марья Владимировна, я знаю: не любит.

— А вы его?

— А я его люблю. Раньше я не думала, что способна на такое серьезное чувство. А теперь полюбила... Надо же...

Снова потоки слез.

— Марья Владимировна, моя жизнь тоже не очень счастливая. Вы не смотрите, что я на мордочку ничего, меня ни один мужчина не любит.

— А Володя? — не удержалась, спросила я.

— Ну, что Володя? Володя женатик. Он только со мной встречался, пока жена в положении была...

Что ей сказать? Вот и жалко мне ее от души, а чувствую: нет у меня для нее нужных слов. Ортогональность проклятая.