Ирина Грекова - «Скрипка Ротшильда»

— Надо же! — осудила Полина Ивановна. — Волю себе какую взял.

— «Он думал о том, — продолжала Рита, — что если бы эту пропащую тысячу положить в банк, то в год проценту накопилось бы самое малое — сорок рублей...»

— Это верно, — сказала Полина Ивановна. — Вот и я прошлый год получила отпускные и дома оставила, в шкатулке. А их бы на книжку, процент бы какой-никакой, а набежал.

Рита рассердилась:

— Это вы не по делу. Читать дальше? Или не надо? Если не нравится, могу перестать.

— Ша! Молчу. Читайте.

— «- Яков! — позвала Марфа неожиданно. — Я умираю».

Полина Ивановна ахнула.

— «Лицо у нее было розовое от жара, — читала Рита, — необыкновенно ясное и радостное...»

— А чего радоваться? — удивилась Полина Ивановна. — Что умирает?

— Вот именно. Тут так и сказано: «была рада, что уходит навеки из этой избы, от гробов, от Якова...»

— Что-то не верится. Всякое живое свою жизнь любит.

— Это смотря какая жизнь.

— Ох, верно! Бывает и жизнь хуже смерти.

Показалось Рите или нет, что в этих словах на миг что-то мелькнуло? Нет, показалось. Полина Ивановна слушала все так же невозмутимо, разве чуть повнимательнее, чем вначале.

— «Глядя на старуху, — читала Рита, — Яков почему-то вспомнил, что за всю жизнь он, кажется, ни разу не приласкал ее, не пожалел, не догадался купить ей платочек или принести со свадьбы чего-нибудь сладенького, а только кричал на нее, бранил за убытки, бросался на нее с кулаками; правда, он никогда не бил ее, но все-таки пугал, и она всякий раз цепенела от страха. Да, он не велел ей пить чай, потому что и без того расходы большие, и она пила только горячую воду...»

«Только горячую воду», — со значением повторила Рита, взглянула в глаза Полине Ивановне и где-то, в их каменноугольной черноте, увидела что-то влажное, подозрительно похожее на слезу...

— Бывают такие звери, — сказала Полина Ивановна. — Паразиты.

— Читать дальше?

— Ну.

...Рита читала дальше — как Яков отвез старуху к фельдшеру, как фельдшер сказал: «Пожила старушка, пора и честь знать», как упрашивал Яков фельдшера хоть банки ей поставить и как тот ответил: «Некогда, некогда, любезный, бери свою старуху и уходи с богом».

Полина Ивановна, слушая, становилась все грустнее и даже кулачком подперлась, как деревенская.

— Какая тогда медицина была! — сказала она. — Это при царском еще режиме?

— При царском. Но дело не в этом. Вы дальше послушайте.

— Умрет она?

— Умрет.

— Зачем же тогда читать? Только действовать на нервную систему.

— Литература, — сказала Рита самым педагогическим своим голосом, — тем и сильна, что действует на нервную систему. Ну как, перестать или будете слушать?

— Да нет уж, послушаю. Я все равно уже расстроилась. И стирку сегодня не успею, жаль, белье намочено...

Рита читала о том, как приехали они домой, как стояла Марфа, держась за печку, не решаясь лечь, боясь, что Яков будет говорить об убытках и бранить ее за то, что она лежит и не хочет работать... Как рассчитал Яков, что старуха на днях непременно умрет, а завтра Иоанна Богослова, а там Николая Чудотворца, а там — воскресенье, а за ним — понедельник, тяжелый день, и, значит, гроб надо делать сегодня. Как снял он со старухи мерку и стал делать для нее гроб. А закончив работу, записал в книжку убытков: «Марфе Ивановой гроб — 2р. 40 к.».

Рита очень надеялась на эту подробность: мерку снимают, гроб делают, а человек еще жив. Есть от чего растрогаться. Но Полину Ивановну заинтересовало другое: сумма 2 р. 40 к.

— Так дешево?

— Деньги другие были, — сухо ответила Рита. — Ну как, будете слушать или считать, почем гроб?

— Буду слушать, только не сердитесь. Слова сказать нельзя. Читайте.

...Рита приближалась к самому любимому своему, заветному месту, и голос у нее киснул от внутренних слез:

— «...Старуха все время лежала молча с закрытыми глазами. Но вечером, когда стемнело, она вдруг позвала старика.

— Помнишь, Яков? — спросила она, глядя на него радостно. — Помнишь, пятьдесят лет назад нам бог дал ребеночка с белокурыми волосиками? Мы с тобой тогда все на речке сидели и песни пели... под вербой. — И, горько усмехнувшись, она добавила: — Умерла девочка.

Яков напряг память, но никак не мог вспомнить ни ребеночка, ни вербы.

— Это тебе мерещится, — сказал он».

Тут вдруг Полина Ивановна заплакала.

— И что это за люди такие? — сквозь слезу бормотала она. — Ребеночек родился, а он и забыл. Это надо же!

— Читать? — строго спросила Рита, замирая от внутреннего торжества.

— Да уж чего там, читайте, одно горе, не два.

...Полина Ивановна комкала в руке мокрый платок и время от времени прерывисто вздыхала, а Рита читала о том, как умерла старуха, как возвращался Яков с кладбища, сам полубольной, и как одолевали его мысли об убытках: и почему это человек не может жить так, чтобы не было этих потерь и убытков? И зачем люди мешают друг другу жить? И как Яков вспоминал о своей жизни с Марфой: «Пятьдесят два года, пока они жили в одной избе, тянулись долго-долго, но как-то так вышло, что за все это время он ни разу не подумал о ней, не обратил внимания, как будто она была кошка или собака...»

Это уподобление, кажется, доконало Полину Ивановну.

— Нет, не могу! — сказала она, рыдая. — Вы из меня все нервы вытянете. Вы лучше мне своими словами расскажите, что там дальше было, чем кончилось?

— Ладно, могу и своими, только учтите, будет хуже. Дальше приходит к нему еврей Ротшильд, с которым он вместе на свадьбах играл. Жалкий такой, тощий, на лице веснушки и жилки, красные и синие, как сеточка. И зовет его играть на свадьбе. А Яков заболевает, практически уже заболел. Ротшильд вдруг ему ужасно противен, Яков бросился на него с кулаками. А тот испугался, побежал... За ним мальчишки... а следом еще погнались собаки, лают, одна его укусила, Ротшильд жалобно так закричал... Так и слышу этот крик, там про него сказано: «болезненный»...

— Про Ротшильда неинтересно, — сказала Полина Ивановна. — С Яковом дальше что?

— Ну, идет он по городу куда глаза глядят и вдруг пришел на реку. Тут опять всякие рассуждения про убытки, я их пропущу. И вот... Постойте, я лучше вам это место по книге прочитаю, тут нельзя своими словами, тут каждое слово — жемчужина...

— Не надо, — взмолилась Полина Ивановна. — Вашими словами я еще могу вынести, а его — нет. Реву, как корова ненормальная.

— Ничего, тут совсем немного: «А вот широкая старая верба с громадным дуплом, а на ней вороньи гнезда... И вдруг в памяти Якова, как живой, вырос младенчик с белокурыми волосами и верба, про которую говорила Марфа... Да, это и есть та самая верба — зеленая, тихая, грустная... Как она постарела, бедная!»

Тут Полина Ивановна и в самом деле заревела — громко, с икотой, с подвывом. Рита даже испугалась: