Анатолий Афанасьев - Привет, Афиноген

— Я слышу, — отозвался из прохода Афиноген. Он только что вошел и выискивал себе место. — Я здесь, Клавдия Серафимовна.

Стукалина сбилась на мгновение, но тут же взяла себя в руки.

— Вот, а говорили — операцию ему сделали. Нет, он себе операцию не станет делать, ему незачем. Это над нами здесь давно проделывают операцию… Я говорю сейчас от имени всех угнетенных и униженных тружеников отдела и поэтому не буду подбирать выражения… Вон сидит передо мной вечно заплаканная Инна Борисовна Самойлова. Не ее ли, чем–то ему неугодившую, каждый день топчет ногами и обзывает нецензурной бранью Карнаухов? Вон сгорбился выступавший передо мной Сухомятин Георгий Данилович. Кто не знает его талантов и научного размаха? А может он рот открыть, даже будучи заместителем? Нет, не может, потому что сейчас же рот ему заткнет грубая тираническая ладонь Карнаухова.

«Она, оказывается, глупее, чем я предполагал, — с брезгливостью отметил Кремнев. — Все может испортить, сумасшедшая баба». Сухомятин настойчиво подавал ему какие–то сигналы, но он не обращал внимания, В душу его вдруг впервые закралось сомнение… Стукалина продолжала вопить еще некоторое время, перечисляя множество придуманных и додуманных обид, а потом перескочила к никотиновой истории, обвинила Карнаухова в сознательном выведении из строя лучших работников отдела с помощью подсовывания им сигарет… на этом Давидюк лишил ее слова. Заканчивала свое выступление Стукалина в гвалте и шуме: сотрудники хохотали, хлопали, кто–то даже залихватски свистнул.

Не зря предложил Кремнев объявить председателем Давидюка. Возмущенный, терпеливо дождавшись, пока уберется со сцены Стукалина и утихнет шум, он поднялся и сказал, округляя каждое слово:

У нас собрание, а не бой гладиаторов, товарищи! Тот, кто позволил себе свист, не имеет права здесь далее находиться. Пусть он встанет и покинет зал, — подождал, но никто не отозвался. — Стыдно, товарищи! Женщина, конечно, увлеклась, запуталась. Она не оратор, говорила, как умеет. И что–то, возможно, хотела сказать дельное. Почему же нам не попытаться понять — что? Откуда этот мальчишеский настрой? Мы здесь решаем вопрос наиважнейший, неужели позволим себе опуститься до уровня склоки? Может быть, товарищ свистом хотел помочь Карнаухову, думаю — он ему повредил… Кто следующий? Мефодьев Кирилл Евсеевич!

«Молодец!» — одобрил Кремнев, но тут же ясно увидел: затеянное собрание не имеет никакого смысла, и стиснул зубы от злой мысли, что совершил ошибку, достойную первоклассника, подумал: «Как же мне теперь выступать? Что им сказать? Как объяснить этот балаган? Никто не захочет понять».

— Что же вы, Кирилл Евсеевич? — > поторопил председатель. Мефодьев ответил с места:

— Я отказываюсь от выступления.

— Почему?

— То, что здесь происходит, несерьезно и недостойно. Не считаю возможным принимать участие.

Давидюк растерялся.

— Я хочу принять участие, — крикнул звонко Афи- ноген, уже карабкаясь на ступеньки, со смехом оборачиваясь к собранию. Он узнавал многих и всем улыбался. Он радовался, что хочет принять участие, и всех призывал порадоваться вместе с ним.

— Тебя в списках нет, — попытался урезонить его Давидюк.

— Меня Стукалина делегировала от имени обездоленных и страдающих.

Афиноген задержался возле стола, все еще улыбаясь. Он больше не прислушивался ни к кому и не торопился. Он видел одного Карнаухова, багряной тучей нависшего над четвертым рядом, Карнаухова, который смотрел в стену и, кажется, был болен. Во всяком случае, правую руку он сунул под рубашку, массажировал сердце. Рядом с ним — Иоганн Сабанеев, талантливый человек, без натяжек, но себе на уме. А кто, интересно, не себе на уме? Потемки, потемки чужая–то душа, если не считать Наташиной.

Собрание присмирело, отхлопало, отсмеялось, утомилось — ожидало новой пищи для эмоций и размышлений. От Афиногена Данилова.

— Здесь сейчас проворачивается довольно мерзкое дельце, — заговорил он негромко, но внятно. — На наших глазах чернят человека, о котором говорить бы нужно только с восклицательными знаками. Но пожалуйста — науськанная кем–то женщина выливает на Карнаухова ушаты помоев, а мы посмеиваемся. Это и впрямь забавное зрелище. Особенно, если учесть сколько перепахал за свою жизнь Карнаухов и чем прославилась милейшая рукодельница Клавдия Серафимовна.

Давидюк постучал карандашом. «Безобразие!» — вынырнул издалека придушенный голос Стукалиной.

— Хорошо, хорошо, — поклонился Афиноген, державший себя на сцене почти как в бильярдной, — поговорим по повестке собрания. Отчет нашего отдела — так, кажется? Давайте, поговорим без личностей… Кто вообще толком понимает, что такое и чем занимается рассматриваемый отдел? Да у него и названия четкого нет. Вроде бы — отдел координации. Что и для кого он координирует? Неизвестно. Многие из нас имеют экономическое образование. Верно? Однако основная часть работы, которую мы выполняем, — все эти бесконечные справки, отчеты, сводки, — связана с экономикой постольку, поскольку, к примеру, любая цифра сама по себе связана с высшей математикой. Основная загрузка отдела — бухгалтерия в чистом виде. В каком–то смысле нас, конечно, можно назвать координаторами, так же как и бухгалтера, который подводит баланс в фонде заработной платы… Известно, что мы также отвечаем за техническую рекламу предприятия. Но кто же конкретно этим занят? А никто. То товарищ Сухомя- тин — жаль, я его выступления не слышал, уж он, наверное, поколотил себя в грудь, покаялся, понимает ведь, что отвечать все равно Карнаухову. То Мефодьев, глубоко уважаемый мной человек, встречавшийся с самим Дзержинским, то сама Клавдия Серафимовна Сту- калина, которую из–за всякой ерунды норовят оторвать от любимого занятия — вязания свитеров и изящных махеровы. ч слюнявчиков. Отсюда и получается, что ре–шаем мы вопросы рекламы не на уровне социальной психологии, как должно, а на уровне знаменитой борьбы с курением. Кстати, Клавдия Серафимовна, вам будет приятно узнать: у крыс, которым впрыскивали никотин, обнаружены склеротические бляшки в мозгу. Скоро, скоро поредеют ряды ваших недоброжелателей, настанет светлый денек….

Громкий председательский стук карандашом, смешки в зале, нечленораздельный вопль Стукалиной.

— Я тут, страдая на больничной койке, сделал некоторые выкладки. Вот, пожалуйста! В прошлом году семьдесят процентов наших предложений и заявок, подкрепленных «научными» расчетами, не были реализованы. Кто–нибудь обратил на это внимание? Может быть, это встревожило самого директора, и он забил в набат? У меня есть и еще некоторые цифры, отражающие картину наших мощных холостых усилий, я их передам для протокола.