Иван Лазутин - Последний этаж

— Что, что вы сказали? Повторите, пожалуйста.

— Коньяк «три свеклочки»… — Три этих слова Магда произнесла как заклинание.

— Что это за коньяк?

— Самая вульгарная наша «расейская» самогонка, которой будет в обед тысячу лет.

Бояринов от души расхохотался.

— О, могучий русский язык!.. Знать, только у великого народа ты мог родиться. — Взгляд Бояринова упал на раскрытый альбом, лежавший перед ним.

— Я с удовольствием посмотрю все это, если вы дадите мне право еще не раз и не два перешагнуть порог вашей квартиры.

— Сочту за честь, если у вас будет такое желание.

— Если вы позволите — я буду вам звонить иногда.

— И информировать меня о результатах ваших поисков? Статья Лисогоровой и ваше благородное намерение меня больше чем заинтересовали.

— Ну, что ж… Если вам это интересно — считайте меня своим товарищем, которому я доверил тайну.

— А вы можете пригласить меня на юбилейный вечер Лисогоровой? — Магда мелкими глотками пила кофе, а сама не сводила глаз с Бояринова, пытаясь понять, или, скорее, почувствовать: хорошо ли и интересно ему будет с ней, когда она теперь уже больше не представляет интереса в его поисках косы.

Бояринов ответил не сразу. Получить приглашение на юбилейный вечер Лисогоровой, на котором одни только свои театральные работники займут треть зрительного зала (а если учесть, что в Москве более десятка театров, два театральных журнала, газета «Советская культура», киностудия «Мосфильм», ГИТИС, ВГИК, два министерства культуры — союзное и республиканское, управление культуры Мосгорисполкома, просто давнишние друзья и верные поклонники таланта Лисогоровой, человеку, далекому от искусства и совершенно незнакомому юбиляру — это, как показалось Бояринову, задача нелегкая. Допив кофе, он поставил чашечку на стол и только теперь решился поднять глаза на Магду.

— Смелее… Я не обижусь. Я знаю — эта сверхзадача вас почти напугала. А я в ваших глазах сейчас выгляжу нахалкой. Ведь так?

— Вы будете приглашены на этот юбилейный вечер, — строго и как-то по-деловому казенно ответил Бояринов.

— В качестве кого?

— В качестве моего друга. Ведь я давно вас знаю.

Глаза Магды округлились. Ее густые черные брови веером взметнулись вверх.

— Вы?!. Меня знали?!. Давно?

Бояринов грустно улыбнулся.

— Я давно вас искал. Искал с далекой юности… И вот сегодня нашел.

— Вы отлично готовите кофе! — весело, словно и не было грустного, трогательного разговора, сказала Магда, когда Бояринова отодвинул в сторону свою чашку.

— Об этом же мне говорят мои коллеги. В перерывах репетиций моя гримуборная становится пен-клубом. Запах кофе неистребимо будет стоять в ней до седьмого потопа, — Бояринов посмотрел на часы.

— Вы торопитесь?

— К сожалению, да. Через двадцать минут у меня деловая встреча по альманаху.

— Можете опоздать. Автобусы и троллейбусы в эти часы ходят довольно редко.

— Я на машине.

— Тогда успеете.

Уже в коридоре, прощаясь, Бояринов задержал в своей руке руку Магды.

— У вас ко мне будут какие-нибудь просьбы? В этом году, осенью и зимой, у нас будут две интересные премьеры.

— И вы еще спрашиваете об этом, дорогой Леонид Максимович?!. — Магда втянула голову в плечи, и лицо ее приняло такое выражение, словно она собиралась сказать что-то непозволительное, запретное. — А вот если вы еще раз подтвердите, что пригласите меня на юбилейный вечер Лисогоровой, то я это приму как честь и как подарок. Буду рада местечку на балконе.

Бояринов некоторое время смотрел в глаза Магды, словно что-то прикидывая в уме, потом медленно поднял левую руку и приложил ее к груди. Лицо его в эти минуты приняло клятвенное выражение.

— Вы будете сидеть среди почетных гостей в первых рядах партера. — Только после этих слов Бояринов ослабил пожатие своей руки, в которой покорно, словно слившись с его рукой, лежала тонкая рука Магды.

Уже садясь в машину, Бояринов загадал: «Если выйдет на балкон, то…» — а вот что последовало бы за этим «то» — в мозгу его не успело сложиться в словесное выражение, хотя в сердце это «то» уже колыхалось мягким светло-розовым облачком.

Бояринов вскинул голову, и взгляд его, брошенный на линию балконов пятого этажа, сразу же, почти мгновенно, остановился на балконе, на котором стояла Магда. Он помахал ей рукой и, дождавшись, когда она ответно взмахнет ему рукой, поспешно нырнул в машину.

Бояринов чувствовал, как в груди его прибойно билось сердце.

«Вышла… Вышла… А ведь я загадал».

Вырулив у художественного салона на Садовое кольцо, он подумал: «Неужели судьба?.. Ведь она, как и я, так одинока. А потом — зачем ей так долго и так покорно держать свою руку в моей?.. Не сделала даже малейшей попытки освободить ее. Я бы это почувствовал».

Несколько дней сотрудник, ведающий театральным архивом, который уже, наверное, потерял счет своим годам — до того он был стар и сух — перекладывал пожелтевшие, отдающие запахом тлена папки довоенных лет, пока, наконец, не наткнулся на папку, где хранились ведомости, в которых отмечалось приобретение у частных лиц реквизитных вещей: старые мундиры и фраки, купеческие поддевка, антикварная мебель, боярские шапки, жандармские фуражки, поповские ризы, предметы церковной утвари… Чем только не пополнялся театральный реквизит в довоенные годы. И все шло в дело. Репертуар театра был многообразен: Шекспир, Кнут Гамсун, Пушкин, Грибоедов, Гоголь, Островский, Горький, Чехов… А попробуй-ка сшить гусарский или гренадерский кивер русской армии или жандармскую фуражку с зеркально-блестящим козырьком и высоким околышем… А легко ли изготовить церковную ризу, шитую бисером и серебром… — не найдешь нужного материала, не хватит ни времени, ни портновского умения. А поэтому предметы реквизита театр покупал иногда впрок, на случай, если в репертуаре появится новая пьеса и потребуется для постановки нужный костюм, необходимый реквизит.

В комнату Бояринова Серафим Христофорович вошел с таким видом, словно он открыл золотую жилу или алмазную россыпь. В высохших, повитых голубыми выступающими венами руках архивариус держал позеленевшую от времени и сырости папку.

Бояринов, который последнюю неделю не раз спускался в подвал театра, где хранился архив, и задавал Серафиму Христофоровичу один и тот же неизменный вопрос: «Ну, как дела?», даже привстал. Лицо архивариуса, иссеченное глубокими морщинами, выражало тихую душевную радость.

— Ну как, Серафим Христофорович?

— Нашел!.. — Голова архивариуса, седина на которой чем-то напоминала вздыбленный клочок белой реденькой пены, набежавшей на песчаный берег уже угасающей морской волны, потрясывалась на тонкой морщинистой шее. — Все совпадает: и год, и месяц, и число, и даже стоит отметка, кому передана коса. — Архивариус положил на краешек стола папку, подшитую дыроколом, и раскрыл документы на том месте, где была вставлена закладка из бечевки. — Вот смотрите: пятнадцатого августа тысяча девятьсот тридцать шестого года, Татьяна Сергеевна Петрова, проживает в городе Туле, тут все есть: и серия, и номер паспорта… Все как полагается. А вот бухгалтерская квитанция об оплате косы. Вот роспись о получении денег.