Иван Лазутин - Последний этаж

Позвонив своей парикмахерше, которая вот уже более двадцати лет колдовала над ее стрижкой и укладкой, Татьяна Сергеевна попросила ее, чтобы та, по возможности, побыстрее усадила ее в кресло.

— Милая Леночка, я растрепанная, как Мальчиш-Кибальчиш, ведь я не была у тебя целых четыре недели!.. Ты ахнешь, когда увидишь меня.

Время от времени делая короткие паузы, чтобы перевести дыхание, Татьяна Сергеевна, словно боясь, что ее парикмахерша, установившая за правило звонить ей за день-два перед тем, как сесть в ее кресло — у нее все было расписано — жаловалась на занятость от зари до зари, на сумасшедшие хлопоты перед гастрольными поездками за рубеж, а кончила свой телефонный монолог чисто женской интригой: — Ну, уж из Парижа-то, миленькая, я привезу тебе то, о чем ты просила меня в последний раз. Склерозом пока не страдаю. — Наблюдая перед зеркалом за мимикой своего выразительного лица, — телефон стоял на подзеркальнике, — Татьяна Сергеевна по-ребячьи шаловливо прищелкнула языком, сама себе лукаво подмигнула и легкой отмашью тонкой кисти поправила упавшую на глаза прядь золотистых волос.

Довольная тем, что парикмахерша не заставит ее томиться в очереди, она выпила чашечку кофе, который она варила искусно и быстро, и уже собиралась уходить из театра, как в дверь гримуборной кто-то робко постучал.

— Войдите! — бросила через плечо Татьяна Сергеевна, разглаживая пальцами морщинки у глаз. Последний год их стало больше, и залегали они все глубже и резче.

Вошел Серафим Христофорович. На его старческом лице затаилась светлая виноватая улыбка. В руках он держал книгу, завернутую в бумагу.

— Приветствую вас, дорогая Татьяна Сергеевна! Рад сообщить вам приятную весточку.

«Что может приятного сообщить мне этот старый добрый человек, который провел свои последние пятнадцать лет в подвале, утонув в море запыленных архивных папок?» — подумала Татьяна Сергеевна, вглядываясь в лицо архивариуса и стараясь понять значение его виноватой улыбки. А спросила другое:

— Приятную?.. Это прекрасно… Кроме вас, Серафим Христофорович, последние годы все разучились сообщать мне приятные вести. Садитесь, пожалуйста. — И посмотрев на часы, с мягкой улыбкой сказала: — Я хоть и тороплюсь, но для вас — я вся внимание.

Серафим Христофорович, шаркая старческими ногами, нетвердо подошел к Татьяне Сергеевне, вытащил из обертки журнал «Театр» и протянул его ей.

— Как оперативно работают!.. Не так давно обращались ко мне с просьбой дать им разрешение на публикацию моей статьи, а вот сегодня — она уже на прилавках в книжных киосках Москвы. И далеко не всех киосков. Во всей Москве не найдется больше пяти-шести киосков, где можно купить этот журнал. Так сообщили мне из Союзпечати. Я звонил туда. Опубликовали без малейших сокращений, даже словечка не выбросили и не заменили. Внучка на седьмом небе. И в журнале поставили ее имя.

Только теперь Татьяна Сергеевна вспомнила, что зимой, кажется это было в январе, когда она лежала с гриппом, ей позвонили из редакции журнала «Театр», и заместитель главного редактора сообщил, что он и главный редактор прочитали в альманахе ее очерк «Коса» и намерены, если на то будет согласие автора, опубликовать его в одном из номеров журнала в текущем году. Татьяне Сергеевне, которой от головной боли и внутренней немощи, когда все кости ломило и озноб сменялся жаром, было не до очерка, и она, ответив что-то невразумительное, повесила трубку. Тут же, во время болезни, она забыла о разговоре с заместителем главного редактора, и вот… воспоминания ее уже опубликованы в майском номере.

Найдя очерк по оглавлению, Татьяна Сергеевна открыла нужную страницу и покачала головой.

— Даже название не изменили: «“Коса" (страница воспоминаний о былом)». Вот теперь вспомнила: редактору я тогда сказала, что мне не нравится название. А он ответил: «Название прекрасное». На этом разговор и оборвался.

— Это вы мне пришли показать, или?.. — Татьяна Сергеевна несколько смутилась и хотела было полезть в сумочку за кошельком, прочитав на обложке журнала его цену, но ее жестом остановил Серафим Христофорович:

— Полно вам, Татьяна Сергеевна!.. Разве тут дело в деньгах? Я принял за честь пропечататься в таком журнале, да еще рядом с вами. Вы только подумайте: из тридцати восьми рассказов журнал перепечатал ваш и мой!.. Это тоже о чем-то говорит. Даже в своей редакционной врезочке об этом указали.

— Спасибо вам, Серафим Христофорович, за внимание. Думаю, что найду случай добром ответить вам на ваше внимание. — Татьяна Сергеевна положила журнал в сумку и взглянула на часы. — С этими гастролями театр, как в лихорадке. Все, как помешанные: торопятся, нервничают, куда-то спешат, шепчутся за кулисами, и все ждут окончательного репертуара.

Серафим Христофорович горько улыбнулся и вяло махнул рукой:

— Эх, Татьяна Сергеевна!.. А что вы хотите?.. Ведь это — театр!.. Так было и так будет всегда!.. За шестьдесят лет работы в театре я пережил не одну предгастрольную зарубежную лихорадку. В нашем театре это еще ничего, это цветочки, а вот посмотрите, какая чехарда идет в оперных — там настоящие ягодки. Столпотворение!.. Пир во время чумы!.. Особенно когда едут в буржуазные страны. В позапрошлом году, мне рассказывали, как наши соседи собирались в Японию. Так там артисты кордебалета и второй состав оперной труппы, те, кто не попал в гастрольный список, такой бедлам устроили!.. Писали целые кляузные петиции не только в Министерство, но и в самые верха!..

— Ну разве это хорошо? — горько улыбаясь, сказала Татьяна Сергеевна. — Ведь должны же быть у человека честь, совесть, достоинство… Ведь мы же артисты! Мы несем народу свет, правду, благородство… А сами?

Серафим Христофорович сокрушенно вздохнул, и на его лбу глубокие морщины сошлись ближе, отчего кожа чем-то стала напоминать три серые, протянутые рядом друг с другом, веревки.

— Плохо это!.. Очень плохо!..

Еще раз поблагодарив за журнал, Татьяна Сергеевна на прощанье крепко пожала старику руку, но почти у самых дверей Серафим Христофорович задержал ее.

— Вам сердечный привет от Николая Самсоновича. Навестил я его в субботу. Несколько раз вспоминал он о вас. Подарил ему журнал с нашими очерками.

Татьяна Сергеевна, словно что-то усиленно припоминая, вскинув голову, смотрела на архивариуса.

— От Николая?.. — Отчества она, очевидно, не расслышала. Это было видно по ее лицу.

Серафим Христофорович понял замешательство Татьяны Сергеевны, но сделал вид, что не заметил ее смущения: нехорошо забывать старых друзей.

— Да, дела у Кораблинова совсем неважнецкие… Трудно ему.

— Трудно? — Татьяна Сергеевна на минуту замешкалась. — Ну, как он там, бедняга?