Иван Лазутин - Последний этаж

С альманахом Бояринов был спокоен. Все шло по намеченному плану, в сроки он укладывался, а что касается материала, то он даже не предполагал, когда ему впервые пришла мысль о создании юбилейного альманаха, что такими интересными и такими разными будут статьи. Одно беспокоило и настораживало Бояринова: ни в очерках, ни в предисловии к альманаху, написанном патриархом театра народным артистом Гудимовым, даже на третьем плане не упоминалась фамилия теперешнего главного режиссера. А ведь он это расценит как козни Бояринова и Гудимова. Чего доброго, еще сочтет, что в альманахе выдержана тенденция умалчивания заслуг театра за последние десять лет. Но тут же решил: «Пусть думает, что хочет. История складывается без суфлера. Моя совесть в этом плане чиста. Будет мстить — дело его совести. А может быть, кое-что и поймет, прочитав альманах».

Неделю назад Бояринов в костюмерном цехе вместе с двумя уже пожилыми костюмершами провел более часа, перебирая парики и косы, приобретенные театром в разные годы. Разные косы ложились перед ним на стол: черные, рыжие, каштановые, русые, седые, почти совсем бесцветные… Но той, огромной (до самых колен, по описанию Лисогоровой), золотой, в обхват руки, не было. Да и никто из костюмерш не помнит, чтобы в реквизите театра была такая коса, какой ее представлял себе Бояринов.

Был у него и другой, как бы резервный вариант поиска девичьей косы Татьяны Сергеевны Лисогоровой: найти ту самую парикмахершу, которая отрезала косу, а потом могла сохраниться и ведомость в архивах театра, в которой она расписывалась при получении денег. В своей статье Татьяна Сергеевна называет точную дату злополучного в ее жизни дня.

Бояринов обратился к архивам отдела кадров театра. На второй день заведующая отделом подала ему бумажку, в которой стояло три Фамилии парикмахерш: Наталья Гавриловна Иванова, Екатерина Васильевна Лютикова и Заира Сумбатовна Чалдронян.

Бояринов вспомнил статью Лисогоровой. В ней она пишет, что парикмахерша была с ярко выраженным лицом армянки или грузинки и резким кавказским акцентом. «Да, это была она!.. Заира Чалдронян». По документам отдела кадров значилось, что в театре Чалдронян работала недолго, всего шесть лет. Уволилась по собственному желанию. Согласно документам, ей сейчас, если она жива, было уже за семьдесят. Возраст, когда всего охотнее прилипают болезни и набирает силы старость.

Бояринова все сильнее и сильнее начинал разжигать азарт поиска. Зайдя к юрисконсульту театра, он положил перед ним на стол четвертушку бумаги, на которой было написано: «Заира Сумбатовна Чалдронян. Год рождения 1900. По профессии — парикмахерша. В 1935-41 годы проживала по адресу: улица Якиманка, 18, кв. 27».

— И какое отношение ко мне и к театру имеет эта персона? — Юрист стряхнул с сигареты пепел и поднял на Бояринова взгляд, который, слившись с нагловатой ухмылкой самоуверенного лица, как бы спрашивал: «Что вам от меня нужно?»

— Мне нужно обязательно найти эту женщину и встретиться с ней. Очень нужно!.. Разумеется, не просто для беседы. Если она больна или очень занята и не может приехать в театр, я сам к ней поеду. Помогите, вы же юрист.

Ответ юриста был выражен в его кислой ухмылке и усталом протяжном вздохе.

— Во-первых, дорогой Леонид Максимович, ваша Чалдронян теперь это уже не просто женщина, какой она была сорок лет назад, а глубокая старушка. Во-вторых, какой гранью своей личности или профессионального положения она причастие сейчас к театру и к моим непосредственным функциям юрисконсульта? — В вопросе молодого, но в глубине души, как показалось Бояринову, нагловатого и самодовольного дельца звучали нотки, по которым Бояринов понял, что продолжать диалог с ним не только излишне, но он может скрытую взаимную неприязнь обратить в открытую борьбу, а поэтому взял со стола бумажку со своей записью и положил в карман.

— Пожалуй, вы правы. Моя просьба к вам не укладывается в ваши сугубо юридические конструкции. Здесь речь идет о добре, которое мы решили сделать одному достойному члену творческого коллектива нашего театра. Я думал, что вам, как юристу, это не доставило бы особых трудов. Хотя бы подсказали, как искать эту Чалдронян.

— Добро и зло — эти понятия чужеродные для юриспруденции. А поэтому…

— А поэтому… — перебил юриста Бояринов, чувствуя, как к щекам его приливает кровь. — А поэтому, как говорит наш старый гардеробщик дядя Вася: «Будьте здоровы и не кашляйте».

Юрисконсульт встал из-за стола и, как видно по его лицу, хотел сказать что-то дерзкое, но не успел: за Бояриновым уже закрылась дверь.

В театре в этот день был выходной. В душе ругая себя за то, что обратился с этой весьма деликатной просьбой к сухарю от юриспруденции, он вышел на улицу к, не найдя у театра ни одной служебной машины, остановил такси.

— Якиманка, восемнадцать! — бросил он молоденькому шоферу, который, судя по его нахмуренным бровям, усиленно пытался что-то вспомнить.

— Виноват: улица Димитрова, восемнадцать. Все сбиваюсь на старое название.

Таксист кивнул головой и, сделав разворот вывел машину на широкую магистраль столицы.

Москва по понедельникам Бояринову всегда казалась хмурой и пасмурной. Несмотря на то, что человек, отдохнувший за субботу и воскресенье, казалось бы должен быть довольным, веселым и энергичным, на самом же деле почти на всех лицах встречных прохожих этого огромного многомиллионного города читалось выражение озабоченности и деловой сосредоточенности.

Бояринов закурил и, улыбаясь собственным мыслям, вел диалог сам с собой: «Да, дружище… Вот уже две недели ты играешь роль Шерлока Холмса. И играешь пока бездарно. А ведь можешь и лучше.

Почему лучше? Да потому, что уловил нерв роли. Потому что на первый, пока еще застольный период репетиции ты пошел с компасом в душе. Посмотрим, что будет дальше. Коса… Черт возьми, должна же она где-то находиться. В земле, даже в могилах, как утверждают ученые, человеческий волос сохраняется и не поддается тлению сотни лет. А здесь… Лежит где-нибудь в сухом ящике комода или трельяжа и ждет, когда до нее доберется детектив Бояринов. Ну, что ж, лежи-полеживай, все равно я доберусь до тебя».

Наступали минуты, когда Бояринов уже начинал забывать, зачем и для чего он ищет косу. Но это были всего-навсего минуты. День ото дня поиск разжигал его. Он все сильнее чувствовал, что в своих поисках зашел настолько далеко, что возвращаться назад было не только грешно и малодушно, но и трусливо, главное — жалко было погасить в душе тот костерок новоявленной страсти, доселе незнакомый ему, который чем дальше, тем больше разгорался в его душе, горячил мысль, раздвигал горизонты воображения.