Морли Каллаган - Подвенечное платье [Сборник рассказов]

— Разве? — произнесла она.

— Значит, ты осталась с ним! — закричал он. — Как проститутка!

Она отвела руку и наотмашь ударила его по лицу. Потом на шаг отошла и смерила его презрительным, оценивающим взглядом. Она вдруг расхохоталась.

— Убирайся. Катись к своему пианино, — сказала она.

— Ну, ладно, погоди, я тебе покажу, — бормотал он. — Я вам всем покажу. — Он стоял и глядел ей вслед, а она шла по улице, горделиво покачивая бедрами.

В яркий солнечный полдень миссис Фербенкс и ее муж прогуливались в парке. Прошел всего один год со дня их супружества. Миниатюрная, со взбитыми светлыми волосами, прикрытыми маленькой, одетой набок фетровой шляпкой, она двигалась короткими, легкими шажками. Ее тонкий, выглядевший, как мальчик, муж казался рядом с ней очень высоким. Они шли, тесно прижавшись друг к другу, словно их объединяла какая-то тайна, которая вынуждала их хранить молчание и чуть-чуть страшиться чего-то, но постепенно выражение беспокойной досады легло на пухленькое и нежное лицо миссис Фербенкс. Время от времени она поглядывала вверх на своего мужа, не понимая, то ли расстраиваться ей, то ли радоваться его бьющему через край чувству. Он выглядел так, словно ему всю жизнь предстояло широко шагать в лучах солнца с расплывшимся в улыбке лицом.

— Не понимаю, почему ты так радуешься. Разве раньше ты не был счастлив? — неожиданно спросила она.

— Конечно, был! И сейчас все идет прекрасно, — ответил он.

— Но все же было бы лучше, если бы все осталось по-прежнему, — сказала она. — Я не хочу стареть.

— Зачем тебе стареть? — сказал он, доверительно наклонившись к ней, словно она была маленькая девочка и не совсем понимала, чего она хочет. — Подожди немного. Ты просто подожди, пока не привыкнешь к этой мысли, и тогда поймешь, что я имею в виду.

— Ну, тогда скажи, почему ты так радуешься?

— Сам не знаю. Просто от одной этой мысли я чувствую себя невероятно щедрым и богатым — готов петь от счастья! — улыбаясь, сказал он.

— Весьма тебе признательна, — сказала она вызывающе. — Собственно, тебе нечего терять. Ты не будешь выглядеть такой кикиморой, как я.

— Ты бы сейчас на себя поглядела, Элен! — искренне произнес он. — Твое личико такое нежное и румяное, ты вся цветешь, а твоя шейка и плечики еще больше округлились. Ты просто красавица, Элен.

— Но я боюсь, Билл!

— Зачем бояться? Это случалось во все времена, так ведь? И происходит почти со всеми женщинами.

— Знаю. Но я такая трусиха, поверь мне. У меня нет терпения. Мне будет очень страшно, — сказала она, еще сильнее повисая на его руке.

И действительно, ее обуревал какой-то страх, глубокая тревога и любопытство к тому, что происходило у нее под сердцем. Она сбоку взглянула на продолговатый профиль Билла и улыбнулась — его лицо сияло такой нежной гордостью. «Я совсем не готова к этому, — думала она, — мы ведь не ожидали этого. А теперь все изменится. То, к чему мы привыкли стремиться, пройдет мимо нас». Некоторое время она шла, закрыв глаза, прижавшись к мужу, и чувствовала, как крепко сжимает он ее кисть, словно боясь потерять ее. Открыв глаза, она оглядела парк, утопающий в жарком солнечном свете, и совсем по-детски улыбнулась своему мужу. Так, улыбаясь друг другу, они шли по дорожке, и миссис Фербенкс было интересно, замечают ли прохожие то, что увидел в ней Билл.

Они шли мимо скамейки, на которой сидел старик с круглым и таким красным лицом, будто вся кровь прилила к его голове. От его усталого тела на скамейку падала тень. Он был без шляпы, и солнце поблескивало на всклокоченных седых прядях у висков. Подметка одного башмака была перевязана куском бечевки. Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку скамейки и походил на нищего, у которого уже нет сил просить подаяние даже глазами. Взглянув на старика, миссис Фербенкс тотчас позабыла свою досаду и тревогу. Она остановилась, намереваясь подать милостыню этому усталому, обносившемуся человеку.

— Я хочу дать ему что-нибудь, — сказала она, нетерпеливо взглянув на мужа.

— Ну, что ж, дай, — согласился он. — Только ты не сможешь подать всем этим бродягам и бездельникам.

— Он выглядит таким усталым и измученным, а солнце такое жаркое, — сказала она. Улыбаясь, она стала рыться в сумочке, совершенно уверенная, что Билл согласится на любой ее поступок, лишь бы она чувствовала себя счастливой. Она достала из сумочки двадцатипятицентовую монету, подошла к скамейке и сказала старику: — Пожалуйста, возьмите. — Она широко улыбалась, будучи весьма довольна собой.

Резко подняв голову, старик открыл глаза и посмотрел на протянутую к нему руку. У него были светлоголубые, слезящиеся глаза, и когда он увидел, что она предлагает ему деньги, он не улыбнулся, даже не раскрыл рта, но лишь посмотрел на нее в упор с выражением скромного достоинства и отвернулся.

— О, простите меня, простите, пожалуйста, — произнесла она, отдернув руку.

Но старик лишь кивнул головой, и она подошла к мужу, взяла его за руку и постаралась быстрее увести его прочь.

— Я чувствую себя ужасно, это отвратительно, Билл, — сказала она Биллу. Ее лицо залила краска стыда. — Несчастный старик, он совсем не попрошайка, а я оскорбила его, как грубая и глупая баба. — Миссис Фербенкс испытывала чувство крайнего унижения; ее гордость была уязвлена, она совсем пала духом. Она даже не осмеливалась глядеть по сторонам. — Только ненормальный человек мог поступить так, как я, — произнесла она. — Какой ужас! Я так унизила его.

— Что и говорить, пренеприятнейшая ситуация, — согласился Билл.

— Бедняге и так совсем скверно, а я, наверное, причинила ему новую боль. Готова была сквозь землю провалиться.

— Дорогая, твои переживания совершенно бесполезны. Он, надо думать, просто старый человек, без работы, а может быть, даже работает. Трудно сказать. Ладно, успокойся. Ему следовало бы быть благодарным.

— Но если он не работает, то тем горше должна быть его обида.

— Забудь об этом, дорогая. Сейчас слишком много людей без работы, и если ты предлагаешь какому-то бродяге монету, а он не принимает, ну, что ж, ее возьмут другие, — у него нет оснований привередничать.

— Но он не бродяга, и я предлагала ему не десять центов, а двадцать пять! — резко сказала она.

— Ну, не сердись, перестань волноваться.

— Я не сержусь. Но мне хочется, чтобы ты не был таким бесчувственным.

— А я просто не хочу, чтобы ты волновалась, крошка. Теперь нам надо следить за твоим здоровьем.

— Значит, мне уже нельзя ему посочувствовать? Нельзя пожалеть, что он сидит совсем одинокий и такой беспомощный? Неужели это не трогает тебя?