Елена Стефанович - Дурдом

И, волей-неволей, за нею закреплялась репутация "способного, но странного человека", хотя она все время пыталась доказать окружающим обратное.

…Зато с Сережей Кошкиным после того памятного вечера, когда на областном литературном семинаре решилась ее судьба, ее отношения приобрели характер вполне определенный.

На другой день после консилиума он пришел к Ершовым. Долго сидели втроем — Елена, мать, Сергей, пили чай, сумерничали, хохотали так, что стекла в окнах дрожали, после всего пережитого все они немножко впали в полуистерическое состояние, все их реакции были немножко нервозны.

Так за столом и не заметили, как глухая ночь наступила. И уж как-то так получилось, что когда далеко заполночь он тихонько прокрался к ней из кухни, где мать на полу устроила ему постель, она его не прогнала.

Не прогнала, хотя еще совсем недавно не могла бы даже вообразить себе такого. Она даже не стыдилась этого, не чувствовала никаких угрызений совести, как будто все, что происходило между ними, назревало давно и было даже желанным.

Кошкин был настолько нежен и бережен с нею, что яростное отношение к мужчинам, которое Елена испытывала много лет подряд после пережитого в отрочестве насилия, вдруг оставило ее. Она впервые вроде бы почувствовала себя женщиной, и оказалось, что это — приятно.

Так стали они жить вместе: Сергей, Елена и мать. Несколько месяцев спустя они зарегистрировали брак, но фамилию Елена оставила свою. Сергей не настаивал, чтобы она стала Кошкиной, хотя, чувствовалось, его самолюбие задето.

Елена любила его, но какой-то уж чересчур спокойной, рассудочной любовью. Иногда ей даже казалось, что никакая это не любовь, а самое простое чувство человеческой благодарности к Сергею за поддержку, участие в самое трудное для неё время жизни. Такие мысли она старалась гнать, они ей самой казались кощунственными. А Сергей тонко улавливал ее сомнения. Часто она ловила на себе его недоумевающий, грустный, изучающий взгляд и тогда испуганно вздрагивала. Сергей явно чем-то мучился, что-то серьезно обдумывал…

Однажды Елена почувствовала, что в их семействе, кажется, скоро будет пополнение. Это и испугало, и обрадовало ее. В тот вечер она как раз хотела поговорить с Сергеем на эту тему. Но вечер и начался, и закончился совсем не так, как она рассчитывала…

— Скажи мне честно, — без всяких предисловий начал он разговор. — Ты ведь не любишь меня?

Елена глянула на него исподлобья и поняла, что просто не имеет права врать.

— Ты знаешь, — спокойно и твердо начала она, — я тебя, Сергей, очень и очень уважаю. А большего ты от меня, пожалуйста, не требуй. Я не знаю, что такое любовь. Может быть, я вообще никого и никогда не полюблю…

Они долго-долго сидели рядом, но между ними уже, казалось, пролегла неоглядная, непреодолимая пустыня.

Наконец Сергей молча поднялся, достал из-под кровати свой старенький чемодан и очень аккуратно, спокойно стал складывать туда свое барахлишко.

Она сидела, оцепенев… Наверное, ей следовало кричать и плакать, просить у Сергея прощения и проклинать его, но она лишь каменно, упорно молчала. Может быть, потому, что интуитивно понимала: его уход — самое правильное в их жизни…

Он стоял уже у порога с чемоданом, когда дверь отворилась и вошла мать. Бессильно упав на табуретку у входа, простонала:

— О-ой, ребята, да что же вы делаете-то, что ж вы задумали-то, мои хорошие! Сереженька, Ленушка, что вы делаете-то?…

— Ма, успокойся! — деревянно улыбаясь, попросила ее Лена. — Я прошу тебя, молчи! Свои дела мы будем решать сами…

Она подошла к Сергею:

— Прости меня, ладно? Если я виновата в чем-то…

— Глупенькая ты! — вымученно улыбнулся он и нежно погладил ее по щеке. — Глупенькая ты моя… Ничего, все нормально. Главное, чтобы тебе было хорошо. Прощай! — и он шагнул в сгустившуюся тьму…

Глухая вьюжная ночь стонала под окном, а она, уставясь в заоконную темень, мысленно спрашивала себя: "А дальше — что?… Что — дальше?"…

Ответа на этот вопрос найти было невозможно.

…Работа на радио давала ей самое главное, без чего нормальная человеческая жизнь вообще невозможна: успокоение, чувство собственной значимости, уверенности в своих силах. Отношения с новыми товарищами по работе у нее складывались доброжелательные и спокойные. Никто не лез ей в душу, не вызывал на ненужные откровенности, не интересовался подробностями ее жизни. Той несколько истерической обстановки, что свойственна по преимуществу женским коллективам, а также недоброжелательности и нездорового любопытства здесь не было, и Елена очень радовалась этому.

Как рыба в воде, чувствовала она себя в разговорах с подростками, стариками, людьми простого труда — колхозниками, рабочими. После таких встреч у нее шли в эфир добротные материалы.

Но если ей поручали подготовить передачу о жизни какого-нибудь профсоюзного комитета, о проблемах и достижениях какого-нибудь парткома, исполкома или месткома, она чувствовала настоящий ужас.

Ее интересовали люди. И не только по работе.

Чем больше приходилось ей бывать в разных районах, тем сильнее тревожил ее вопрос: что происходит в деревне? Всё больше напрочь спившегося народу, даже женщины пьют по-черному, рожая полудебильных, а то и вовсе дебильных детей. Нередко она встречала в одной избе с грудничками на руках тридцатилетнюю мать и ее четырнадцатилетнюю дочь. И пили за одним столом, с одними и теми же кавалерами — все они же… Нищета духа, нищета тела, нищета стола — всё соединилось в диких картинах, которые для самой деревни непонятно как и когда стали нормой…

Помнится, в одной из сельских школ она попросила, чтобы ей дали возможность поговорить с кем-нибудь из толковых старших школьников — чтобы микрофонов не боялся, нормально разговаривать мог.

Завуч по воспитательной работе посоветовала побеседовать с девятиклассницей, секретарем школьной комсомольской организации: мол, она у нас — из лучших!..

И вот в пионерской комнате Елена включив магнитофон: "Расскажите, Альбина, как вы здесь живете, чем занимаетесь в свободное время, куда ходите? Меня интересует школьный комсомол".

— Ну, че? Свободное время мы ниче проводим. В клуб ходим, на дискотеку. В кино ходим… Ишо, эт-та в птеку ходим, книжки берем…

— Куда, куда ходите? — переспросила Елена не поняв, о чем толкует эта внешне перезрелая девица. — В… куда?

— В птеку.

— Это что же, что-то среднее между, аптекой" и "библиотекой"?

— Ну, в библиотеку, кака разница?

— А вы сами любите читать?

— Ну, люблю.

— А что вы в последний раз брали в библиотеке?

— Ну, книгу.

— Какую?

— Ну, че — "какую"? Интересную!

— Да о чем книга-то, какого автора?