Накамото Такако - Мать

Когда Фумиэ попала в Токио, ей стало казаться, что коренным жителям столицы совершенно безразлично, принадлежат острова Амами Японии или нет. Ей же они очень дороги, они для неё, как плоть и кровь её. На оживлённых улицах столицы Фумиэ чувствовала себя одинокой, её одолевали мучительные мысли о родине. Она постоянно слышала, как стук своего сердца в груди, шум волн, которые там, у неё на родине, разбивал о скалы свирепый тихоокеанский ветер.

Сейчас, в конце марта, на Амами стоит такая тёплая погода, какая здесь бывает лишь в мае — июне. Ультрамариновый, каким его изображают европейские художники, Тихий океан бросает на острова гряды волн, которые как белоснежные львы набрасываются на берег и вонзаются в него зубами. Но в глубоких бухтах чуть желтоватая морская вода спокойна и прозрачна, сквозь неё чудесными хризантемами просвечивают кораллы, обрамляющие остров. Днём лазурное небо безоблачно, а ночью сияют громадные звёзды, которые там, над Амами, в несколько раз больше и ярче, чем над Токио.

Фумиэ закрыла глаза, и ей показалось, что с далёких звёзд падает светящаяся роса, и она ощутила её на своём лице. Фумиэ мечтала о родине, её душа стремилась к далёкому южному небу, как душа Миньон…

Договор ещё не вступил в силу, а оторванные от Японии жители Амами, оказавшиеся под властью американцев, уже ходят в лохмотьях, питаются жи-денькой бурдой из саги. Отрезанные от родины островитяне всёещё не могут ликвидировать последствий войны, восстановить здания, разрушенные налёами авиации. Прошло пять лет как кончилась война, а детям и сейчас приходится учиться в школах, напоминающих сараи. До сих пор амамичан поддерживала надежда, что после заключения мирного договора острова снова будут принадлежать Японии и тогда жизнь наладится. Принятый 10 июня 1951 года проект договора разрушил все иллюзии. На шею им накинули петлю, которую оставалось лишь затянуть. Жителей островов охватило желание во что бы то ни стало разорвать её. Под требованием воссоединения с Японией поставили свои подписи около двухсот тысяч человек, проживающих на островах, и примерно столько же уроженцев Амами, находящихся в других районах. В кампанию за возвращение островов Амами и Окинава включалось всё большее и большее число жителей главных островов Японии, она становилась всенародным движением.

Однако амамичанам, несмотря на отчаянные усилия, предотвратить несчастье не удалось. Дьявольская рука американского империализма упорно тянулась к ним, и жители островов с ужасом ожидали конца апреля…

Конечно, и Фумиэ, и Кацуё, и даже больной Уэхара по мере своих сил участвовали в движении.

— Не в связи ли с вопросом о воссоединении с Японией приезжает сюда папа? — спросила наконец Фумиэ, взглянув на молча жевавшего мужа.

— Гм, кто его знает… — каким-то безразличным тоном ответил он, склонив голову на бок и устремив взгляд куда-то вдаль.

Глухой голос мужа насторожил Фумиэ, и она обратилась уже не к нему, а к сестре:

— Мне не хочется встречаться с отцом. Я думаю, что как только мы увидимся с ним, начнутся разговоры, при одной мысли о которых мне делается не по себе.

Кацуё окинула тёплым, сочувственным взглядом слабенькую фигурку старшей сестры.

— Я думаю, что папа уже простил тебя. Не будет же он упрямиться без конца. Говорят, с возрастом человек делается добрее… А теперь, с таким поворотом дела на Амами, ему ещё больше приходится думать о нашем положении…

Жизнь ставила перед Фумиэ такое множество трудных вопросов, что она не знала, как подступиться к ним. И нередко даже на работе она вдруг забывалась и сидела, подперев щеку рукой. Вот и сейчас она сидит так. Её сослуживица кореянка Ким Он Сун озабоченно спросила Фумиэ:

— Уэхара-сан, о чём это вы задумались? Об Амами?

Ким Он Сун родилась в Японии и говорила почти без акцента.

— Да, и об Амами… Но не только… Когда имеешь семью, приходится о многом думать.

— Да! Верно, жизнь — сложная штука…

Эта молоденькая кореянка с коротко подстриженными разделёнными посередине прямым пробором волосами, не знавшими перманента, говорила не по возрасту рассудительно. При этом на тонких губах девушки невольно появлялась смелая, задорная улыбка. У неё на родине, разделённой по 38-й параллели на Север и Юг, идёт жестокая борьба, а она здесь, в Японии, где так трудно живётся, старается внести свой вклад в эту борьбу. Она ещё не забыла, как её однокашники дрались с полицейскими, когда закрыли корейские школы.

У Ким Он Сун гладкая, нежная кожа на щеках и узенькие, чуть приоткрытые глаза. Ей нет и двадцати лет, а она уже давно знакома с невзгодами жизни. Вот с ней-то и решила посоветоваться Фумиэ о своём старшем сыне.

На том, чтобы Кадзуо пошёл работать в типографию, упорно настаивал муж. Да и сама Фумиэ понимала, что раз денег, необходимых для продолжения учёбы, достать неоткуда, то придётся мальчику устроиться на работу. И всё же ни Кадзуо, ни Фумиэ не могли примириться с мыслью, что он не будет учиться в высшем среднем училище.

— Почему вас так беспокоит, что он станет рабочим? Ведь будущее принадлежит нам, трудящимся, — категорически заявила Ким Он Сун.

Возможно, девушка вычитала или услышала на занятиях кружка то, что она сейчас говорила Фумиэ. Но в тоне, каким рассуждала эта почти девочка, была абсолютная уверенность в своей правоте. Ким Он Сун без малейшего смущения смотрела на Фумиэ, как бы стараясь внушить ей свои мысли.

— Да, конечно…

Восхищаясь убеждённостью Ким Он Сун, Фумиэ прочла в её глазах мечту о будущем. А девушка снова горячо заговорила:

— Странные вы, японцы: и голова у вас хорошая, и соображаете вы хорошо, но уж очень услужливы. — Оглянувшись вокруг и убедившись, что кресло директора и стулья других мужчин, работающих в этой же комнате, пусты, Ким Он Сун понизила голос и продолжала:

— Вот, например, наш босс то и дело приказывает вам: «сходи купи папирос», «сбегай за хлебом», — и вы идёте. Бросьте, не выполняйте такие поручения! Не за тем мы здесь находимся. Наша работа связана с переговорами о пошлинах, с торговлей, с борьбой против несправедливого, жестокого отношения к нам, корейцам. Мы пришли сюда не для того, чтобы быть на побегушках. Кому это нужно?

Фумиэ с удивлением, смешанным с испугом, широко открыв глаза, смотрела на Ким Он Сун. Фумиэ ведь тоже была вместе с теми, кто, невзирая на личные симпатии и антипатии, выступал против угнетения корейцев, вёл борьбу с японскими властями. Но ведь сейчас они говорили о личных делах Фумиэ, о её повседневных отношениях с людьми, и поэтому она оробела перед этой девушкой, так решительно защищавшей её интересы.

— Ведь я уже не молода, а вы, молодёжь, не всегда можете понять наши поступки, — сказала Фумиэ, стараясь охладить пыл девушки.