Вадим Картушов - Кролик сказал, что я больше ничего не должен

Он говорит: ты слишком слаб, чтобы изменить хоть что-нибудь.

Он говорит: прости, пожалуйста, это я тебя таким сделал. Это я сделал. Мне жаль.

Он говорит: ты ничто, и у тебя никогда не было дома.

Он говорит: ты никогда не вернешься домой.

И я никогда не вернулся домой.

Здание военного комиссариата на окраине столицы Государства стояло в узком проулке, неприметное и обшарпанное. Его изрядно занесло снегом, и круглая постройка была похожа на сугроб. Но миниатюрность этого здания обманчива. Там не меньше трех подземных этажей.

У меня с собой почти не осталось вещей. Пустой солдатский планшет, жевательный табак, мой детский талисман, игрушка в виде кролика, которую я для сохранности от песка завернул в бумажку, пустой блокнот, индивидуальный комплект пустынной защиты, какие-то карандаши. Больше в вешмещке ничего нет.

В столице шел снег, он искрился и таял темными капельками прямо в воздухе, если поймать снежинку на теплый выдох. Обожаю снег. Я очень соскучился по дурацкому снегу.

— Я воевал на юго-восточном фронте, вторая армия генерала армии фон Лакшица, — сказал я девушке-приказчице в военном комиссариате.

— Сочувствую, — сказала девушка.

— Мне нужны копии моих бумаг. Военный талон, свидетельство о приписке к батальону. Личная кинкарта. У вас же есть все это?

— Имя, звание? Должность? Номер роты? Название батальона? Род войск? — спросила девушка.

Картотечные папки шуршали под ее пальчиками уютным домашним шорохом. Словно страницы книги, которую ты перелистываешь в кресле перед камином. Я любил читать перед камином. Но что я читал тогда? И где стоял тот дом, в котором был камин?

— Я не помню, — сказал я.

— Удивительный факт, — сказала девушка.

— Вы мне поможете?

— Как прикажете искать ваши документы? Во второй армии достопочтенного фон Лакшица пятнадцать полков, двадцать девять батальонов, шестнадцать тысяч человек личного состава.

Неужели она не знает? А еще в комиссариате работает. Долго же до вас тут доходят сводки с театра боевых действий. Или просто нелюбопытная.

— Уже десять, — сказал я.

— Что десять? — удивилась девушка.

— Десять тысяч человек личного состава. Шесть тысяч погибли под Хайруталанскими горами. Горная артиллерия противника работала по квадратам. Десять часов не могли эвакуироваться, и артиллерия работала все время, — сказал я.

— И что?

— И я там был.

— Еще раз сочувствую. Вы настоящий герой, вы совершили подвиг, — сказала девушка и зевнула.

— Это был не подвиг. Это был позор.

Это был настоящий позор. Чудовищный провал. Горные пушки модели «МП-12» («Милость к павшим» двенадцатой модификации, не шучу, они действительно так назвали пушки, больные твари) били нас, словно в тире. А мы метались и даже не могли понять, откуда прилеты. Только вспышки и пыль, песок в воздухе и огонь.

— Государство не забудет о вашем героизме.

— Пусть помнит на здоровье, мне бы самому забыть. Так вы поможете с документами?

— Имя, звание, род войск…

— Я не помню.

— Даже имени?

— Особенно имени, — сказал я и заплакал.

— Меня вот Лиза зовут, — глупо сказала девушка и опустила глаза.

— Сочувствую! — заорал я.

Она, кажется, хотела резко ответить, но осеклась и замолчала. Я опустился на скрипучий стул. Он скрипел, словно песок на зубах. Над пыльной казенной конторкой между мною и девушкой Лизой повисла неприятная тишина.

— Мне, наверное, нужна будет помощь военного психиатра, — сказал я виновато.

— Да уж, скорее всего.

— Простите, Лиза.

— Я не обижаюсь, — сказала девушка Лиза обиженно. — На вас нельзя обижаться, вы же герой…

— Я. Не. Герой, — отчетливо выговорил я.

«На ужин давали вареную вяленую говядину. Правда, вот именно так. Они зачем-то взяли вяленое мясо и разварили его в котле из расчета два кусочка на человека. Бульона мясо почти не дало. Самого мяса мне тоже не досталось, но достался изрядный ломоть моркови.

Надеюсь, когда мои дневники опубликуют и они разойдутся огромными тиражами по всему Государству (кстати, когда разбогатею, надо не забыть купить себе мобиль «Руссобекер» изумрудного цвета, как у полковника Радулова), ответственные лица займутся пищевым технологом армии, потому что это бесчеловечно и недопустимо.

Потом курил после ужина, мимо пронесли сумасшедшего бойца из другой роты куда-то в сторону полевого лазарета. Небоевые потери бывают и такие, мой дорогой читатель. Он бормотал и кричал всякое смешное. Грозился, матерился, довольно интересно, я даже решил записать.

Вот что он говорил:

«КРОЛИК ПРИХОДИЛ ВЧЕРА И КРОЛИК СНОВА ПРИДЕТ ЗАВТРА. КРОЛИК ДАСТ ВАМ ПРОСРАТЬСЯ ДУШЕВНО, ЭТО УЖ НЕ СОМНЕВАЙТЕСЬ, ОЛУХИ ВЫ ЦАРЯ ПОДЗЕМНОГО. КРОЛИК ПРИХОДИТ С ОГНЕМ И ПРЯЧЕТСЯ ОТ ВАС В ДЫМУ. Я НЕ ХОЧУ С НИМ ГОВОРИТЬ, Я ПРОСТО УСТАЛ, А ОН ПРИХОДИТ. ОН ПРИХОДИТ ТОЛЬКО К ИЗБРАННЫМ. Я БЫЛ ПРОТИВ, НО ЧТО Я МОГ СДЕЛАТЬ, ЧТО Я МОГ СДЕЛАТЬ, ЧТО Я МОГ СДЕЛАТЬ. ЭТО ЖЕ КРОЛИК. ЭТО НЕВЫНОСИМО».

Потом он начал стонать, выть что-то. Ему залепили рот пластырем, потому что все устали слушать про кролика. Он плакал и мычал в пластырь. Тяжеловато ему. Пойду спать, завтра надо готовиться к передислокации непонятно куда».

Как добрался с юго-западной границы после разгрома армии фон Лакшица и позорной эвакуации во все стороны?

То так, то сяк, то наперекосяк. Сначала прибился к военному обозу. Сказал, эвакуируюсь, а документы потерял. В Рекосполе, где железнодорожная развязка, сел в паровой дощатый телятник вместе с обозниками. Ехали, как скот, и даже вместе с настоящим скотом — с быками, коровами. Пахло изумительно.

Какой-то парень продал мне проездные документы беженца в обмен на портрет. Денег-то у меня не было. Я неплохо умею рисовать. Всегда зарисовывал все подряд, носил с собой кучу блокнотов. Нарисовал ему углем на куске холста портрет его женщины, с которой он в разводе, но хочет помириться, а он мне отдал документы. Надеюсь, они помирились. Или нет, плевать на самом деле. Женщина у него довольно страшная, судя по фотокарточке. Он и сам не красавец. Счастья им и любви.

С проездными документами этого неудачника пересел на северный экспресс и через три дня уже был в столице Государства. Повезло с экспрессом, хоть и место оказалось паршивое — в самой корме паровоза, в стоячем вагоне, среди всякого неприятного быдла. Хотя среди неприятного быдла я, в общем, чувствую себя как рыба в воде. Так что не жаловался.