Виктор Шепило - Ночь на площади искусств

Майор убрал руку с кнопки и принялся расхаживать по кабинету, раздумывая, какую еще мышеловку готовит ему эта чертовка Клара. Вдруг раздвинулась штора, и мысли Ризенкампфа мигом изменили полицейское направление. Клара появилась задрапированной в голубой полупрозрачный шелк, словно в древнегреческую тогу. Грудь покачивалась под ласкающим шелком, как бы расшалившись на воле после унизительной тесноты мундира. Торчащие соски держали майора под прицелом — страшнее пистолета! Ризенкампф еле сдерживался, чтобы не застонать на весь пустынный этаж. Но это было еще не все.

Изящно прогнувшись, словно балерина, Клара подняла обнаженные руки, собрала волосы в пучок и заколола их в тугой античный узел. Обнажились высокая длинная шея и затылок в пушистых завитках. Майор еле сдерживал себя, чтобы не кинуться сейчас, сию же минуту, — терзать Клару, кусать эту бросающую вызов шею, грызть душистый затылок, рвать зубами и руками прелестный нежный шелк и добраться наконец до… До чего угодно! Городским красоткам было известно, что любимым занятием Ризенкампфа было перекусывание резинок соблазнительных дамских трусиков. И он бы кинулся — если бы не посторонние! Странно и неприятно действовало на него присутствие этих двух очень темных непромокаемых путешественников.

— Мда-а, — промычал майор, — первый раз в жизни я делаю не то, что хочу. Или не делаю того, что хочу?

— Мда-а, — повторила с нескрываемой издевкой Клара и подала майору его аккуратно сложенную форму. Тот принял ее неверной рукой и скрылся все за той же шторой.

Ткаллер и Матвей открыли двери переплетной и тихо, украдкой, будто неискушенные взломщики, вошли и остановились у порога. Ткаллер смотрел повсюду, особенно по углам, — и ничего необычного не обнаружил. Матвей стоял рядом, угрюмо уставившись в одну точку. Ткаллер чуть толкнул Матвея, не в силах более молчать.

— Там. На стуле. Под газетой.

Ткаллер подошел, снял осторожно газету, осмотрел ее с обеих сторон и даже аккуратно сложил:

— Ничего нет.

— Под газетой?

— Под газетой, — подтвердил Ткаллер.

— Как? — Матвей открыл рот.

Ткаллер поднял стул, подошел к Матвею и сунул стул ему в руки. Матвей держал стул перед собой, сперва бормотал что-то невнятное, затем появились и слова:

— Я помню… Здесь… Под газетой «Известия»…

Ткаллер исследовал стол, другие стулья и пространство под ними. Матвей, не выпуская злосчастный стул из рук, словно и он мог загадочно исчезнуть, тоже слонялся по комнате, заглядывая там и тут. Вдруг переплетчик побледнел, стул выпал из дрогнувших рук, и Кувайцев заметался по комнате.

— Господи, где же все мое? — спрашивал он не то у себя, не то у Ткаллера, не то у брошенного стула, — Где вещи? Инструменты переплетные? Тисочки, ролик тиснения, тесьма золотая, суспензия! А материал? — снова шарил взглядом Матвей, — Сафьян, пеньковый шнур, бархат?

Ткаллер почувствовал вздымающуюся волну гнева, которую он никак не мог усмирить. Рот его искривился, он подбежал к Матвею, тряхнул за плечи.

— Послушайте, любезнейший, — прошипел он, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, — перестаньте мне морочить голову! Она и без того раскалывается. Покуда вы меня привидениями стращали, мистикой — это еще куда ни шло. Теперь же истерику закатываете, что у вас нет инструментов! Главное, партитур нет! Вы соображаете? Да вы… Немедленно отдайте партитуры!

— Пусто! — вывернул карманы Матвей, — Сами видите!

— Куда же они делись?

— Уперли, суки.

— Какие суки? Или вы подозреваете Клару?

— Нет. Мы ушли вместе.

— Но больше в зале нет никого.

— Тогда они ушли сами. И партитуры свои прихватили.

— Ушли сами? Кто?

— Марши. Я же вам разъяснял — Свадебный и Траурный.

Ткаллер кивнул, но промолчал.

— И откуда они взялись? — спустя время все-таки спросил Ткаллер.

— Хрен поймешь. Сперва голос: «Вы переплеты перепутали», затем натурально пожаловали — из углов и занавесок, — Кувайцев обшарил пытливым глазом комнату и вдруг перешел на шепот: — А теперь вот исчезли. И хорошо, что сами исчезли. Слава богу!

— Вы это серьезно?

— Аналогично, — кивнул Матвей, — И пусть катятся колбаской! Только зачем тырить чужое имущество? Инструменты, сувениры, спиннинг? Можете вы представить, чтобы Траурный марш тащил щуренка на блесну? Нет, вы можете?.. Пеньковый шнур — это другое. Можно ботинки зашнуровать — на похоронах ходить за оркестром. А летний кафтан, летник-то, зачем понадобился? Меня в театре убьют, если до премьеры «Золотого Петушка» костюм не верну. Он же на девятьсот долларов тянет! Нет уж, лучше меня здесь похороните.

— И похороню, и девятьсот долларов выдам. Верните партитуры!

— Я же говорю: Марши все сперли.

— Не морочьте мне голову.

Матвей выпучил глаза. Сел. Встал. Снова сел.

— А так приветливо встретили меня. Таким славным показался ваш город. Такая Европа! Эх, предупреждал меня товарищ Зубов. Предупреждал!

Ткаллер смотрел на мятущегося Кувайцева и не понимал, кто из них сходит с ума. Может, действительно переплетчик напуган: ночь, изоляция в огромном здании, чужая страна, впечатлительность славянской души, которая во всем видит трагедию. Вот тебе и галлюцинации. Но какие же суки тогда сперли партитуры?

Кувайцев тем временем продолжал поиски, не преминув заглянуть в туалетную комнату.

— Ну и порядочки тут у вас, — изумлялся он, — Вольно живете, слов нет. А хитрецы-ы… Такая церемония у зала, оцепление, караул, автоматчики… И тут же женку подослали: Кларнетик в жакетике, Клара у Карла украла… Тьфу! Тоже мне, тайная полиция с проверкой. А перед этим два чудовища появляются: Марши-победители. А на поверку ворюжки мелкие. Несуны. Все исчезает. Всякого навидался, но такого надувательства… Вот он, гребаный свободный Запад. И я же теперь всюду виноват! Обвели вокруг пальца, обокрали меня и державу, а на прощание поминальную свечку в задницу вставили! Вот падлы! Вот гады!

Ткаллер видел, что с Матвеем началась настоящая истерика. Он бил кулаком по столу, мотал головой и скрипел зубами. Ткаллер курил и молчал. Что ему оставалось делать? Вдруг некурящий Матвей подошел, трясущимися пальцами вынул изо рта Ткаллера сигарету и стал затягиваться, пока не докурил до фильтра. Круги поплыли у него перед глазами.

— Я должен связаться с нашим представительством, — твердо заявил он, — У меня свои инструкции, — Тут же он поднял телефонную трубку, принялся дуть в нее, прижимая то к одному уху, то к другому: — Москва! Але, Москва! Соедините меня с базой торпедных катеров. Москва! База?

— Какая база? Вы в своем уме? — крикнул Ткаллер, — Зачем база?

— Пусть расхуярят городишко ваш поганый!