Шемас Маканны - Мои рыжий дрозд

Как это было давно… В тот теплый весенний вечер они сидели вместе под большим яблоневым деревом. Как это было давно… Салли рассказывала ему про очередной запой отца, а он не знал, что и сказать ей. Жизнь в поселке, отец Салли — это казалось ему таким далеким, таким чужим, ведь почти все время он проводил в колледже в Дублине, а домой приезжал только на каникулы. Да и сама Салли училась теперь в какой-то привилегированной закрытой школе в Англии и приехала сейчас на пасхальные каникулы. Так что это была их первая встреча с Рождества, да и тогда им как следует не удалось пообщаться. Будь они старше, наверное, писали бы друг другу письма, но Салли всего одиннадцать, и каждое письмо она воспринимала как очередное мучительное задание по грамматике и чистописанию. Правда, домой она иногда писала, но в этом состоял ее дочерний долг. А написать Патрику ей просто не приходило в голову, да и о чем писать? О школе? Ему это не было бы интересно. Об их отношениях? Для этого они слишком молоды, не умеют облекать словами то, что только начинали чувствовать.

В свои одиннадцать лет Салли Хоулм была довольно высокой, худой и очень живой девочкой. Забавно торчали ее тоненькие короткие косички, особенно смешные на фоне нового белого кисейного платья с оборками, совсем взрослого нарядного платья, которое ей разрешили надеть в честь праздника. А для нее главным праздником была встреча с ним. Таким счастьем было сидеть в этом залитом солнцем саду, в тишине, вдвоем…

Сам Патрик говорил мало. Он уже чувствовал себя взрослым и не понимал, как он должен держать себя с девчонкой. Временами ему становилось стыдно перед самим собой, что ему с ней так весело. Поэтому он предпочитал молчать, с удовольствием слушая ее щебет. Вчера он приехал из Дублина, взволнованного, тревожного, живущего ожиданием предстоящих событий. Но ему почему-то это совсем не было интересно. В свои шестнадцать лет он уже был каким-то унылым, усталым и постоянно чего-то боялся. Борьба, восстание — все это как-то не затрагивало душу.

Слушая рассказы Салли о ее школе, он встал с поваленного дерева, на котором они сидели, и растянулся во весь рост на молодой ярко-зеленой траве. Салли посмотрела на него с завистью. Но платье, ее новое платье, его же нельзя испачкать… Она вскочила:

— Подожди! Сейчас я сниму платье и лягу рядом с тобой!

— Нет, нет, ты что… Это нельзя! — испуганно пробормотал он и быстро встал на ноги. Она толкнула его, и он, не успев еще выпрямиться, снова повалился в траву. Салли, зарычав, прыгнула на него, и оба расхохотались.

— Знаешь, Патрик, — сказала она, — ты похож на Джорджа. Мне с ним тоже всегда было весело. Он сейчас во Франции, я забыла, где точно. Он очень смелый, очень, он ничего не боится! Папа говорит, что такие люди, как он, спасут страну. А ты, ты тоже пойдешь на войну, когда совсем вырастешь?

— Да, наверное… — Патрик покраснел. Он знал, что сказал ей неправду. Знал, что сделает все, лишь бы не идти на фронт. В свои шестнадцать он уже понял, что родился трусом, и находил достаточно мужества в этом себе признаться.

Прошло два года, и все изменилось. Буря опрокинула их корабль, предоставив каждому в одиночку сражаться с волнами. Мир раскололся надвое, сделав людей союзниками или врагами, часто — без их собственного желания. Салли и Патрик начали стесняться друг друга, они встречались теперь реже, а если и встречались — не знали, о чем говорить друг с другом. Жизнь вбила между ними клин, война убила их дружбу. А храбрый Джордж так и не вернулся из Франции, он остался лежать где-то посреди ячменного поля, а где точно — Салли забыла. Но смерть порождает жизнь, и убитой дружбе суждено было возродиться Любовью.

Он проснулся рано. Глаза были полны засохшего гноя, он начал протирать их и почувствовал резкий и неприятный запах собственного пота. Он сел в постели и посмотрел в окно: день серый и ветреный, первое февраля. День святой Бригиты, первый день весны.

Скоро принесли завтрак: как обычно, холодная овсянка, размоченные в молоке кукурузные хлопья, тепловатые сливки, от которых его уже начинало тошнить. Есть не хотелось совершенно, но рядом с кроватью уже стоял доктор Макгрене, и Патрик не посмел отказаться от завтрака. Давясь, он заставлял себя проглатывать холодные скользкие куски.

Дверь распахнулась, и в палату, энергично улыбаясь, вошла сестра Бонавентура:

— Доброе утро! Как дела? Как настроение?

— Ничего, так… — Патрик мрачно посмотрел на ее улыбающееся лицо. Внезапно его осенила неожиданная мысль:

— Сестра, почему меня никто не помоет? — сказал он плаксивым голосом. — Я ведь тоже человек…

Она ничего не ответила и вопросительно посмотрела на Шамаша. Тот почему-то рассердился:

— Не понимаю, почему это ты вдруг так заторопился! Тебе еще рано думать о том, как ты выглядишь. К тому же сейчас тут как раз меняют трубы, так что в твоей палате вода все равно отключена. Придется тебе подождать пару деньков.

Сестра Бонавентура мрачно засопела, но ничего не сказала. Шамаш повернулся и вышел из палаты.

— Подождать! А запах он не чувствует? А вы, вы, сестра, разве не чувствуете, какой от меня запах идет! Мне же самому противно.

Она замялась:

— Послушай… Только никому не говори… Когда он уйдет на операцию или пойдет в свой кабинет, я дам тебе знать. И тогда ты потихоньку перейди коридор и помойся в общей душевой, там днем обычно никого не бывает. А если он узнает, я скажу, это ты сам вышел, а я не заметила.

— Ну да, и тогда он сразу пропишет мне еще какие-нибудь дополнительные таблетки. Господи! Мне уже дурно от них! Вы все тут собрались, чтобы меня изничтожить!

— Ну, ну, не волнуйся. — Она подошла к кровати, чтобы взять поднос с остатками завтрака. Внезапно у нее задрожала рука, стакан с молоком соскользнул с подноса и опрокинулся прямо ему на грудь.

— Вы что! Вы не видите, что вы со мной сделали! Я же весь мокрый!

Она внимательно посмотрела на него и улыбнулась:

— Теперь уж без ванны тебе не обойтись, сам понимаешь. Он сразу понял и благодарно улыбнулся ей. И что она его так любит? Может быть, он ей кого-нибудь напоминает? Отца, там, или деда? Да, он вполне мог бы быть ей отцом. Приятная все-таки женщина, хоть и странная немного…

Доктор Макгрене резко захлопнул дверь своего кабинета и закрыл ее изнутри на ключ. Он знал, что никто не посмеет теперь беспокоить его. Он достал папку и начал писать. Вообще-то писать особенно было нечего, все основные этапы гениального эксперимента описаны и тщательно проанализированы. Он уже знал, что вышел победителем в бою со смертью, знал, что Патрик будет жить. Все дальнейшее — уже не область медицины. Он просто машинально описывал каждый день своего пациента, отмечал какие-то новые штрихи в его поведении, как любящая мать, записывающая даты первых шагов, первые слова, яркие события в жизни ребенка.