Шемас Маканны - Мои рыжий дрозд

Все захихикали. Гильгамеш (простите, Гилли) не совсем понял, что тут смешного и почему Бродяга назвал этого Эдана рыжим, но засмеялся вместе со всеми.

— А ты какую музыку любишь? — «Рыжий» Эдан медленно подошел к ним.

Гилли пожал плечами.

— У нас там в нашей комнате есть хорошие диски. Мы эту комнату, знаешь, прямо с боем отбили. Устроили забастовку, пришлось им идти на попятный, И теперь это наша комната, только наша, учителя в нее просто не имеют права входить. Слушай, а ты вообще на Востоке этом был, да? Ну, ездил туда к родственникам? А то, говорят, там эта травка просто под ногами растет, рви сколько хочешь, да? А на базарах, говорят, ее тоже совершенно свободно продают, там это вообще считается нормально, да, скажи?

— Нет, не совсем так, — в первый момент Гилли не понял, о чем его спрашивают, — но у отца она иногда бывает. Сам-то он это дело не слишком любит…

— А что твоя мать про это говорит? Небось трепыхается по этому поводу?

— Ну, она… — Гилли замялся, — она человек вполне современный…

— Здорово! Надо же, и монахиня… А ты для нас прихватишь, если еще будет?

— Конечно.

— Пошли послушаем пленки — Эдан принес. Он у нас вообще по этой части ненормальный, его даже забрали в полицию в Слэне, на Роллингах. Слышал про это?

— Да, я читал про это в газетах.

Эдан смущенно улыбнулся и пожал плечами с небрежностью профессиональной кинозвезды.

— На, бери, кури, это, конечно, простые… Увы! А ты Дилана любишь?

— Дилана? Боюсь, я не слишком понимаю его стихи.

— Стихи? Ты что, это же музыкант! Ты что, не слышал о нем? Где ты провел последние десять лет, дитя?!

У Гилли не было ни малейшего желания отвечать на этот вопрос, и он ограничился презрительным смешком в адрес неизвестного ему Дилана. Да, надо быть осторожнее, это тебе не теорема Пифагора. Мысленно Гилли молился, чтобы перемена скорее кончилась.

— Ну а «Мит Лоф» тебе нравится? — настаивал Эдан.

— Не перевариваю! — Гилли надеялся, что эта тема будет наконец исчерпана.

— Да ты что?! Ты что?! Слушай!

Комната неожиданно наполнилась ревом мотоциклов, визгом и еще какими-то странными трубно-гитарными звуками Гилли инстинктивно закрыл уши руками и немедленно увидел написанное на лицах его новых друзей разочарование. Впрочем, неожиданно для себя самого он почувствовал, что в этой странной музыке что-то все-таки есть. Ведь не восемьдесят же ему лет, в конце концов!

— Ладно, порядок, Я просто не ожидал, — он опустил руки, — давай, сделай погромче!

— Психованный ты какой-то.

Гилли молча сел на пол, вытянул ноги и стал вслушиваться, мерно покачиваясь в такт. Курить ему не хотелось, но он не решился признаться в этом и теперь с отвращением втягивал в себя дым, стараясь, чтобы не проникал глубоко в легкие. Хорошо еще, что травки у них сейчас не было! Ведь небось и до этого дойдет. Неужели придется привыкать? А начни он сейчас объяснять им, что курить вообще вредно, а травку — тем более, его бы и слушать не стали. Слушать не стали… Гилли засмеялся, сейчас слушать не станут, а потом… Потом — кто знает, не зря же ему дали имя царя. Только вот куда он поведет их, этого он и сам пока еще не знал. Время, на все нужно время… Пока же, как сформулировал для себя Гилли первоочередную задачу, пока надо ко всему присматриваться и прислушиваться, а то он пока только и делал, что садился в лужу. Слушая разговоры мальчиков, понимал едва ли половину, ясно было лишь, что речь у них шла о музыке. Сам он не решался открыть рот, боясь закрепить за собой репутацию «психованного». Но, как ни странно, Бродяге, Лиаму и Эдану этот ненормальный новенький чем-то понравился, и они решили принять его четвертым в свою компанию.

И полетели дни, недели… Гилли быстро освоился в новом для себя амплуа и даже начал делать определенные успехи. Он быстро наверстал необходимый минимум как в современной музыке, так и в математике, но при этом не упускал случая поразить как своих приятелей, так и учителей редкими познаниями, Его коронным номером была история, особенно — период между войнами. Он даже сделал специальный доклад о евхаристических конгрессах, которых и в программе-то не было. Гилли объяснил, что ему в детстве все это рассказывала мать. Учитель истории относился к этим рассказам матери-монахини с понятным недоверием, которое, однако, тщательно скрывал, боясь попасть впросак. На уроках он держал себя с Гилли подчеркнуто вежливо.

Курс современной ирландской литературы тоже давал Гилли возможность отличиться, а точнее — подбавить фимиама к славе его матери. Это она, конечно, была знакома с Мартином О’Диройном, она разговаривала с вдовой Джона Макбрайда, она видела Дугласа Хайда. {9} 9 …с вдовой Джона Макбрайда… — Джон (Шон) Макбрайд, один из участников Пасхального восстания, расстрелян в 1916 г. Был женат на знаменитой красавице актрисе Мод Гонн, в которую был безнадежно влюблен У. Б. Йитс. Дуглас Хайд — основатель Гэльской лиги (1893), один из лидеров борьбы за возрождение ирландского языка. Чего только ей не выпало! Ах, бедная сестра Бонавентура, если бы она могла представить себе, какие подвиги приписывало ей бурное воображение одноклассников Гилли! Что там О’Диройн… Она, как передавали они друг другу шепотом в спальнях и кафельных туалетах, подложила бомбу к памятнику Нельсона, она, сестра Бонавентура, лично видела чудовище в озере Лох-Несс. А убийство Садата, это не ее ли рук дело? Мать Гилли сделалась вскоре одним из главных персонажей ночных рассказов и завоевала всеобщую симпатию, часть которой досталась и на долю самого Гилли.

Отца своего Гилли тоже решил не оставлять без дела. На его чужеземность он списывал собственное незнание многих вещей, близких и хорошо понятных мальчику его возраста. Отдельные просчеты в этой области он старался восполнять на переменах, а во время уроков блистал редкими знаниями и необычным взглядом на вещи. О нет, его вовсе не считали «психованным», его начали уважать, даже бояться.

Как это просто — добиться авторитета, выделиться в толпе. Надо лишь быть не таким, как все. Не казаться, а быть.

Наплевать на все.

Глаза мои видят… А что они видят? Так… Почему дрожит рука мол? Чего мне бояться?

Окна смотрят на мир своими темными глазницами. Металл во рту. Кусочки водорослей прилипли к пальцам. Так будем же друзьями.

Жалобы людей услыхали боги, на Гильгамеша жалобы услыхали боги, что слишком он буен, голова его, как у травы, подъята, днем и ночью он буйствует плотью, отцам Гильгамеш сыновей не оставит! Жалобу эту услышал Ану, решил создать он ему подобье, да соревнует его буйному сердцу, да состязаются, Урук да отдыхает. Жалобу эту услышали боги, взяли глины, слепили героя. Обликом он Гильгамешу подобен, но шерстью покрыто все его тело, подобно женщине он волосы носит, пряди волос его, как хлеба густые. Вместе с газелями ест он травы, вместе со зверьми к водопою теснится. Ойсин, сын Финна, его увидел, славный охотник, в лице изменился, светлый лик тьмою затмился, тоска в утробу проникла. Страшную весть он отцу поведал.