Шемас Маканны - Мои рыжий дрозд

— Слушай, ты хотел бы стать священником? — спросил его однажды Бродяга.

Гилли внимательно посмотрел на него:

— Ты почему об этом спрашиваешь?

— Ну, ты такой спокойный. У тебя внутри будто стоит глушитель. Если бы мне этот Михал говорил такие вещи, я бы просто с ума сошел…

— Михал? Да разве на таких обижаются? Ему первому трудно приходится от собственных выкрутасов. Понимаешь, такие, как он, они ведь на самом деле больше всего мечтают стать как все, больше всего боятся одиночества. Вот и получается, что он просто любой ценой хочет привлечь к себе внимание. Ты понимаешь? Так что мне обычно его просто жалко становится. Тут и священником не надо быть, чтобы понять. А о том, кем стать, я как-то еще не думал. Это мне рано еще или, может, уже поздно… Знаешь, у меня сейчас так быстро все меняется в голове, думаю, не надо спешить пока строить планы. Но вообще-то, по-моему, профессия священника — это не для меня.

— Да, я тоже так думаю. Я тоже еще не решил, кем стану, я пока еще себя не понял. Мы с тобой вообще, мне кажется, душой очень похожи. Да?

Гилли кивнул, хотя понимал, что ни о каком внутреннем сходстве не могло быть и речи. Весь этот «откровенный» разговор вызывал у него лишь чувство неловкости и стыда перед этим действительно тонким и не по годам проницательным мальчиком. А может быть, признаться ему, ну хоть частично?

— Знаешь, я должен сказать тебе одну вещь. — Гилли замялся. — Она, в общем, мне не совсем мать. И он мне тоже не настоящий отец. Ну, они мне, как бы это сказать, ну, опекуны, что ли. Настоящие мои родители умерли несколько лет назад. И вообще, я на самом деле старше, чем выгляжу, а в этом классе мне приходится учиться, потому что из-за болезни я отстал по программе.

Видит бог, все сказанное нм было правдой!

— И ты, значит, родился в Ирландии?! Не на Востоке?!

— Нет, я здесь родился. Но я родителей своих почти и не знал.

Бродяга разочарованно вздохнул. Ореол, вызванный восточным происхождением Гилли, таял на глазах. Но зато он имел мужество признаться во всем и выбрал для этого именно его, Бродягу.

— Ты все равно какой-то не такой, как все. Нет, правда.

Гилли улыбнулся и смущенно покраснел:

— Просто у меня было время подумать, себя узнать, вдоль и поперек. Ну и жизнь вообще. Мне, знаешь, многое пришлось повидать, и поэтому чувствую себя я как-то очень спокойно. Даже, пожалуй, слишком спокойно. Окружающее кажется каким-то мелким, не стоящим волнения…

— И ты поэтому не хочешь думать, кем ты станешь?

— Да, возможно, поэтому. Я хочу стать кем-то очень значительным, но конкретно еще не понял, чего хочу. Ты только надо мной не смейся.

Но в четырнадцать лет над подобными вещами смеяться не принято.

— Да, я понял тебя, — серьезно сказал Бродяга. — Тебе важно быть с людьми и вести их за собой.

— Да, я думаю, я создан именно для этого.

— Ну а потом?

— А, все равно. Главное, ведь не что ты делаешь, а как.

Я сумел победить в своей душе страх. Это очень важно. Я теперь ничего не боюсь.

— Даже смерти?

— А смерти — особенно. Ведь представь: мы каждый день умираем, чтобы на следующий день проснуться в новой жизни. Ведь это тоже своего рода смерть. И каждый новый день — это как бы новая жизнь, новое рождение. Если думаешь, что у взрослых людей меньше проблем, чем у нас, ты очень даже ошибаешься. Можно до восьмидесяти лет дожить, так ничего и не поняв. Однако жизнь — штука занятная, какой бы маленькой ни была твоя роль. Так что живи и старайся радоваться.

— Тебя послушать, подумаешь, тебе лет пятьдесят, так ты рассуждаешь.

— При чем тут возраст! — Гилли усмехнулся. — Надо просто не бояться взглянуть на себя со стороны.

— О таком легко рассуждать, на реальную жизнь это мало влияет. Все равно не знаешь, что тебе делать, что думать, как держать себя. И не очень-то я верю, что ты способен так вот надо всем подняться. Ты разве святой?

— При чем тут святость? Смотри вокруг себя, учись находить радость в мелочах. Смотри на людей не как на будущих врагов, а как на союзников, которые сами готовы протянуть тебе руку помощи. Поверь, все они не так уж плохи. И не так уж скучны. И еще, громкая музыка, курево, вино — все это пена на волне. Чем больше у человека в душе, тем меньше ему надо этакого. Конечно, смешно тебя уговаривать вообще не пить ничего, я и сам не прочь выпить иногда. Но… но когда иначе невозможно…

Бродяга молчал. Все эти нравоучения не слишком правились ему.

— А ты-то сам откуда знаешь, что надо делать, а что — нет?

— Знаю. Но не имею права тебе рассказать. Я похож на лодочку, которую оторвало от пристани. Да, я много знаю, но от этого мне не легче. Сам не знаю, куда принесет меня течение, но понимаю, что руль мой — моя честь.

— Ты говоришь прямо загадками. Я ничего не понял.

— Ну… я попробую объяснить… Когда-то, очень давно, я полюбил одну девушку, и она тоже полюбила меня. Мы с ней обычно встречались в яблоневом саду, то был ее сад, там мы были счастливы… — Гилли смутился, увидев насмешливый взгляд Бродяги. — Дурак ты. Пойми, совсем оно не так было. В общем, у нее был брат. Она его прямо обожала, боготворила, я тоже, в общем, его уважал. И он отправился совершать подвиги. А она просто мечтала, чтобы и я тоже совершил какой-нибудь подвиг. Мне же было даже странно подумать о таком, я совсем не был похож на ее брата. И мы в конце концов расстались. Потом долго не виделись, а тут вдруг получилось, что опять встретились. И мне кажется, она все это время меня ждала. И я жду, что будет дальше. Ты хоть что-нибудь понял?

Бродяга слушал с удивлением. Он вообще не подозревал, что у Гилли уже были какие-то девочки. Немного подумав, он решил, что речь об Анне.

— Что за руль, о котором ты говорил, и при чем тут честь?

— Тебе лучше не знать некоторых вещей. Для тебя же лучше. Но именно сейчас я понял, что теперь смогу, как ее брат, тоже совершить что-нибудь. И к тому же я научился смотреть на все со стороны.

— Да уж, вижу, — мрачно сказал Бродяга. — И откуда в тебе столько разных мыслей?

— Ну, если честно, помогло то, что со мной случилось. Пока лежал в больнице, чего только не передумал. Но если даже в чем-то я и ошибаюсь, пусть это будут мои собственные ошибки.

— Научиться бы так смотреть на все… Мне стоит почувствовать, что я вдруг твердо знаю, вот что надо делать, а через день-другой сам смеюсь над этим. Даже начинаю себя бояться.

Гилли улыбнулся.

— Это нормально. Ты только не робей. И не думай, что все само к тебе придет, когда ты станешь взрослым. Стать человеком — большое дело. В свое время я этого не понял, так и не сумел понять. Поверь, очень хотелось бы рассказать тебе всю мою историю, но пока нельзя. Но ты как-то сумей понять меня. Я к тебе тут больше всех привязался, честно. — Гилли помолчал. — Скажи, ты веришь в переселение душ?