Шемас Маканны - Мои рыжий дрозд

Рядом с этим удивительным видением мечты он и решил остановиться, чтобы наконец вкусить от запретного плода, который нес в руке. Он был один в этом саду, один — во всем мире, принадлежал только себе самому и весь мир принадлежал ему.

Черт, ведь как он раньше не додумался ходить сюда! А все ведь так просто!

— Эй, ты что там, заснул?! — донеслись голоса из-за стены. Мальчик даже не обернулся. Улыбнувшись, он откусил большой кусок яблока и блаженно растянулся на траве. Теперь это его сад. Только его! Он почувствовал, что штаны намокли от травы, встал, достал из кармана целлофановый пакет, расстелил на земле, снял куртку и положил ее рядом, снова улегся на импровизированное ложе. Откусив от яблока последний кусок, он бросил огрызок в сторону и закрыл глаза.

Мальчик не чувствовал пристального взгляда, устремленного на него из-за куста боярышника.

Он открыл глаза. Где-то в вышине, среди веток и листьев, мелькало голубое небо. На лицо ему упала тяжелая капля. Он вытер лоб и снова посмотрел вверх.

— Эй, ты открывай давай, — кричали за воротами. Мальчики били по решетке сумками, бросали камни, но он даже не повернул головы в их сторону.

— Ну, и сиди там один, сволочь ты!

Вдруг женщина за кустом боярышника вздрогнула: она поняла, что знает этого мальчика, знает уже очень давно, всю жизнь…

— Эй, мы сейчас уйдем! Мы тебя ждать не будем! — Но уйти они почему-то не решались.

Тот день был очень солнечным, на Британских островах редко выпадают такие дни. Юная Салли Хоулм стояла за кустом боярышника. Как теперь. Какой же молодой она была тогда! Какой красивой в том новом платье, узком и коротком по моде послевоенного времени. Она ждала. Ждала уже почти час, время от времени зябко поводя плечами от вечернего холода. Он что-то хотел сказать ей, просил прийти на «их место». Послышался шум шагов, и знакомая фигура появилась из-за деревьев. В руке он держал светлый плащ. Он оглянулся вокруг себя, потом позвал ее: «Салли!» Она тихо засмеялась в своем укрытии. Он позвал ее еще раз, потом сел на поваленное дерево. Салли стояла затаив дыхание и как бы впитывала в себя его облик, скользя взглядом по его, такому любимому лицу, шее, рукам, плечам… Но сегодня что-то было чужим, что-то в его лице тревожило, заставило погаснуть улыбку. Салли тихо вышла из-за куста и подошла к нему. Он сидел спиной, оттого и не слышал ее шагов, пока она не опустила руки ему на плечи, резко повернулся:

— Это ты!

Она хотела улыбнуться, но лицо его вдруг показалось ей таким страшным, что губы ее искривились и задрожали.

— Знаешь… мне надо уехать… Я поеду в Дублин… Ты, в общем, я хотел сказать… Ты не жди меня!

Он сказал все это так медленно, так вроде бы спокойно, будто отмерил, отвесил, завернул в бумагу и преподнес ей эти слова вместо подарка. Он шутил? Салли хотела обнять его, но он её отстранил рукой:

— Я серьезно.

В эту минуту Салли охватила безудержная ярость, подступившая откуда-то из горла. Она схватила с земли палку и начала бить его по голове, по плечам, по рукам, которыми он пытался прикрыться, по дрожащим ногам.

— Уходи! Уходи! Ну, уходи! — кричала она, толкая его к воротам. — Уходи и никогда не возвращайся! Слышишь? Никогда!

Потом она захлопнула за ним створку ворот и двумя руками потянула ржавый засов. Вот! Все! Пусть никто теперь не посмеет переступить через границы ее сада, пусть она будет одна, совсем одна, всю жизнь, всегда… Отбросив в сторону палку, Салли снова подбежала к поваленному дереву, на котором только что сидел Патрик. Сад был пуст.

— Патрик… — прошептала она и закрыла лицо руками. Но заплакать не удавалось.

Прошло всего несколько дней после похорон отца, на которых она старательно проливала слезы, может быть, стыдясь недостойной мысли о том, что теперь, уже в восемнадцать лет, станет полновластной хозяйкой всех владений Хоулм и яблоневый сад станет теперь ее садом. Стоя у гроба, она плакала так обильно и громко, что даже вызывала удивление соседей: все знали, каким мрачным и тяжелым человеком был ее отец, да еще пил последние годы без просыху, особенно после смерти жены и старшего сына.

— Конечно, невеста она теперь самая богатая, — шептались у нее за спиной, — да только странная какая-то. И, говорят, дед-то ее не сам умер, а руки на себя наложил. Нет, вправду говорят: у всех Хоулмов безумие в крови.

Сейчас она сидела на поваленном дереве, закрывая ладонями сухие глаза и повторяла:

— За что?! За что?!

И откуда-то изнутри слышала она тихий голос, верить которому не хотела:

— Как «за что?»? А твой дом, самый большой в округе? А твоя английская кровь? А дорогие платья из Лондона? А твой брат? А твоя религия?

— Да не надо мне ничего этого! — закричала Салли, почувствовав наконец едкий вкус слез в носу.

Бедная девочка! Бедная маленькая Салли!

Она понимала, что бессильна изменить что-либо в этом мире, который оказался таким жестоким, и поэтому решила навсегда остаться запертой в своем яблоневом саду, куда будет закрыт вход беспощадной Истории.

С тех пор прошло много лет. Огромный, вечно запертый яблоневый сад стал чем-то вроде местной достопримечательности, о которой даже рассказывали приезжим. Мальчик еще в детстве наслушался историй про чудесный сад, в котором растут самые вкусные яблоки на свете, но войти в который нельзя. Брат деда рассказывал ему, что в юности часто бывал там и ел яблоки, вкус которых помнит до сих пор. Наверное, тогда мальчик и задумал пробраться в этот таинственный сад и посмотреть: что же там такое. А потом, думал он, сорву самое красивое яблоко и принесу деду, а откуда оно — не скажу. Интересно, догадается он или нет? Ведь уже целых шестьдесят лет прошло. Из-за куста боярышника вышла женщина. Глаза ее вздрагивали и сверкали, как роса на солнце, в руке крепко была зажата длинная палка. Бесшумно скользнув по траве, она встала у ног лежащего на земле мальчика и стала всматриваться в его спокойное, подернутое сном лицо. Оно почему-то казалось ей знакомым, это нежное, прекрасное, чистое лицо.

— А ведь он совсем не изменился, — подумала она и улыбнулась. — Да, сколько уже лет прошло, а он все такой же… Патрик, милый мой… Конечно, я тебя сразу узнала… Вот ты и вернулся. Я ведь знала, что ты обязательно вернешься ко мне.

Она смотрела на него и улыбалась, чувствуя, как постепенно возвращается в ее сердце любовь. По морщинистой щеке покатилась слеза. Шестьдесят лет прожила она в добровольном заточении, каждый день вспоминая горькие слова, которые когда-то сказал ей этот человек. Но вот он снова тут, она снова видит его прекрасное юное лицо и не чувствует больше ничего, кроме любви.

— Патрик! — позвала она. Он услышал. Резким движением откинул со лба светлые волосы и открыл глаза.