Алексей Винокуров - Люди Черного Дракона

Никто на джонке не заметил исчезновения Рыбки, все смотрели вверх, в пламенеющие небеса, где под брюхом красного дракона парил на веревках в немыслимой выси русский мальчишка Денис Петелин. Никто его не узнал, конечно, даже Хого, один только шаньдунец, торговавший воздушными змеями, кивнул сам себе и проговорил негромко:

— Доу кэи… Все можно.

Он прикрыл ладонь от солнца и долго еще следил за полетом дракона, пока, наконец, не поглотила его немыслимая даль небес, а вместе с ним — и мальчика…

Люди не так часто улетали из наших мест на воздушных змеях, тем более — дети. Поэтому, когда староста Андрон вызвал к себе Григория Петелина, вид у него был суровый, почти страшный, какой, вероятно, был только у предков его, леших, когда выходили они на ночную охоту за людьми и от тяжкого шага их содрогалась земля.

— Говори! — только и сказал староста, не поднимая взгляда от земли, чтобы не испепелить незадачливого родителя.

Но Григорию было уже все равно, он смотрел не на деда Андрона, а куда-то выше, за звезды, а может, еще дальше. Глаза его, синие зоркие глаза охотника, полны были такой нестерпимой печалью, что даже и железный староста был потрясен.

Григорий рассказал ему, что одиннадцать лет назад, когда ярмарка в первый раз приехала на наш берег, он, движимый любопытством, отправился в любовный шатер, отыскал там молодую гибкую женщину и провел с ней ночь любви. Через девять месяцев у нее родилась девочка с голубыми глазами, которую назвали Сяо Юй, Маленькая Рыбка. Ничего этого Григорий не знал, но об этом позапрошлой ночью рассказал ему старый маньчжур Хого.

— Рыбка и твой сын — брат и сестра, — сказал он, — нельзя им быть вместе…

Григорий закончил, и они долго молчали. Так долго, что, казалось, кончилось время и пространство изошло в пустоту. Наконец дед Андрон поднял голову и посмотрел Григорию прямо в лицо. В глазах его не было теперь ничего ужасного, обычные человеческие глаза, только, может, чуть более грустные, чем полагалось бы.

— Что ж, — вздохнул дед Андрон, — надеюсь, хоть у девчонки все будет хорошо.

При этих словах Григорий заплакал и вышел вон, а речные ундины на дне Амура встрепенулись и метнулись прочь от пустого места…

Между двумя нашими берегами — китайским и русским — постоянного сообщения не было. Ни паром не ходил, ни даже катер какой-нибудь убогий. Некоторым это казалось обидным, потому что, конечно, берегам друг от друга много чего было нужно, не хлебом единым жив человек, но еще и мясом, овощами, вином маотай и всем прочим в том же роде.

Одним словом, сообщение нам требовалось — кровь из носу. И тогда за перевоз взялась китайская старушка Сяо Пан, неведомо каким ветром занесенная в наши амурские палестины.

Лодка у старушки была небольшая, легкая и необыкновенно зловонная — раз, позарившись на большие деньги, провезла она в ней партию сильновонючего китайского фрукта лиуляна. Теперь лодка ее тоже сладко смердела — солдатскими портянками, разложившимся трупом, блевотиной и мясным цветком аморфофаллус титанум.

Китайцы стали воротить от старухи нос, не хотели давать деньги за перевоз.

— Ты воняешь, — говорили китайцы.

Тогда Сяо Пан стала подсаживать в лодку свою шестнадцатилетнюю внучку Марусю Шан. Маруся была красива буйной кровосмесительной красотой — маленькое и тонкое, но сильное тело, белая кожа и зеленые раскосые глаза под шапкой иссиня-черных волос. Конечно, Маруся была не настоящей внучкой, старуха взяла ее напрокат в деревне амазонок — за пятьдесят копеек в день. За эти деньги Маруся должна была сидеть в лодке в легком белом, колышущемся на ветру газовом платье и глядеть на китайцев дерзкими зелеными глазами. Все остальное брала на себя старуха-перевозчица.

Теперь Маруся, сидя на корме, управляла рулем, а бабушка Сяо Пан в длинной украинской рубахе с петухами орудовала веслом, а где можно было — то и багром.

С появлением Маруси клиенты забыли о неприятных запахах и выстроились в очередь к Сяо Пан. Теперь все хотели переплывать Амур на ее лодке, некоторые даже делали это по нескольку раз в день, надеясь на благосклонность Маруси. Но та глядела на всех одинаково дерзко, а на попытки заговорить с ней заливалась громким пренебрежительным смехом.

Маруся, как истая амазонка, презирала мужчин — за их грубость, наглость, жадность, за их неутолимое внимание к тому, что находилось у них между ног и что так легко было отсечь одним легким ударом самого небольшого ножа.

Тем не менее стоило ей появиться на джонке, как цены на перевозку быстро пошли вверх. Некоторые особо наивные клиенты не понимали, за что нужно платить такие деньги — только ли за перевоз или в стоимость входят еще какие-то услуги?

Многие не стеснялись выказывать свои истинные намерения красиво, изящно — с цветами, подарками и деньгами. Но Маруся не выделяла никого, а смотрела так же дерзко и заливалась смехом при попытке соблазнить ее. Завистницы из числа русских баб пустили слух, что она и вовсе не может говорить, что она — глухонемая. Но это, похоже, кавалеров не смущало или даже и вовсе добавляло им пыла.

Неизвестно, чем бы все кончилось, но как раз в это самое время завелись на Амуре китайские пираты. Люди это были бедные и запуганные до крайней степени. В пираты они пошли не от хорошей жизни, а в поисках твердого куска хлеба. По Амуру пираты ходили на разбитых и потрепанных бурями черных джонках, паруса были из чистой рогожи, красно-бурые, перекрикивались между собой на кантонском диалекте Юэ:

— Нэй хоу ни?

— Но хоу-хоу…

— Н’оу ю эт ци пэ цоу!

— Моу ман тай! [15] Как дела? — Отлично! — Я бы пива выпил. — Не проблема.

Пираты любили затаиться в темноте у берега и терпеливо ждать добычи — проходящих мимо судов и лодок. Обнаружив жертву, действовали по обстоятельствам, но с непременным коварством. Обычно две джонки заплывали в узкие протоки, связывались между собой прочным канатом. Торговое судно задевало носом за канат, двигалось вперед и самим движением подтягивало к себе пиратские лодки. С истошными криками пираты лезли на абордаж, карабкались по шершавым бортам, хватали все, что под руку попадется, споро прыгали обратно в черные свои джонки и улепетывали, пока опомнившиеся хозяева не вернулись и не бросились на них с кулаками.

Подвиги свои пираты совершали не только на воде, но и на суше. Высаживаясь посреди ночи на берег, неслышными тенями прокрадывались они в село и воровали, что плохо лежало или плохо ходило — сено, штакетник, куриц и пустые ведра.

Ни на одном человеческом языке, будь то гуаньхуа [16] Гуаньхуа — основная диалектная группа китайского языка, т. н. язык чиновников, или мандаринский. , русский или идиш, пираты не говорили, так что нельзя было их ни напугать, ни даже усовестить. С необыкновенной скоростью они удирали на своих джонках, едва только заметив идущего к ним для устыжения парламентера.