Жорж Санд - Франсуа-найденыш

— В каких еще подозрениях? В чем я перед ним провинился, Мадлена? Что я сделал плохого? Неужто он все еще думает, что вы вводите семью в убыток, заботясь обо мне? Но ведь это нелепо: я сам теперь член вашей семьи. Я крошки лишней не съем, гроша из дома не вынесу. Может быть, он воображает, что я беру себе свое жалованье и оно слишком велико? Тогда разрешите мне поступить так, как я собирался, и объяснить ему, что со смерти бедной моей матери Забеллы я не взял у вас ни экю, или, если вы не согласны, чтобы я ему это сказал… Да, в самом деле, узнав про это, он потребует с вас все, что вы мне не заплатили и потратили на добрые дела. Ладно, вот что я ему предложу. Я скажу, что, начиная со следующей получки, остаюсь у вас на службе бесплатно. Тогда уж он не сочтет, что я ему слишком дорого стою, и должен будет терпеть меня у себя в доме.

— Нет, нет, Франсуа! — поспешно вставила Мадлена. — Это невозможно. Если ты ему это скажешь, он так разозлится на нас с тобой, что быть беде.

— Но почему? — изумился Франсуа. — В чем дело? Неужто он затеял все это лишь ради удовольствия огорчить нас?

— Сынок, не спрашивай, за что он злобится на тебя. Я не в силах это сказать — мне было бы слишком стыдно за него. И не ломай себе над этим голову — так будет лучше для нас всех. Могу лишь снова повторить: твой долг передо мною уйти отсюда. Ты уже взрослый и сильный, ты обойдешься без меня: на стороне ты заработаешь даже больше, потому что от меня все равно ничего не берешь. Дети всегда расстаются с матерью: все они уходят на заработки, и порой очень далеко. Вот и ты поступишь как другие, а я, как все матери, буду горевать — плакать, думать о тебе, днем и ночью молить бога, чтобы он уберег тебя от зла.

— Ну, еще бы! И наймете другого слугу, который окажется плохим работником, не будет заботиться о вашем сыне и беречь ваше добро, а может быть, просто возненавидит вас, потому что господин Бланше велит ему вас не слушаться, и он примется доносить обо всех ваших добрых делах, представляя их в черном свете. И вы станете несчастной, и вас никто не утешит и не защитит, потому что рядом не будет меня. Вы решили, что если я в горе, так совсем уж и духом пал? Вы решили, что я думаю лишь о себе, да еще прибавляете, что на стороне мне будет выгодней? А я вовсе о себе не думаю. Выиграю я, проиграю ли — мне-то что? Я даже не спрашиваю себя, справлюсь или нет со своим горем. Выживу я или умру от него — это уж как богу угодно, а для меня безразлично, коль скоро мне не дают жить для вас. Меня удручает другое, с чем я никогда не примирюсь, — вам угрожает беда. Вас растопчут в свой черед: меня для того и убирают с дороги, чтобы ваши права ущемить легче было.

— Если даже господь допустит это, — ответила Мадлена, — надо уметь мириться с тем, чего не отвратить. И самое главное, вы дразните судьбу, восставая против нее. Допусти, что я уже несчастна, и спроси себя, во сколько раз я стану несчастней, зная, что ты болен, наскучил жизнью и не находишь утешения. А вот если я буду уверена, что из любви ко мне ты держишься стойко, не падаешь духом и бережешь свое здоровье, это будет мне подспорьем в любых горестях.

Последний довод Мадлены возымел действие. Найденыш уступил и, преклонив колени, поклялся ей, как на исповеди, изо всех сил стараться мужественно нести свое горе.

— Ладно, — молвил он, утирая влажные глаза, — рано утром я уйду, а сейчас прощусь с вами, Мадлена, матушка моя! Прощусь, может быть, навсегда, потому что вы не сказали, смогу ли я видеться и говорить с вами. Если, по-вашему, такое счастье мне заказано, — молчите, не то у меня не хватит сил, чтобы жить. Пусть у меня остается надежда, что в один прекрасный день я опять повстречаю вас у этого светлого ручья, как встретил впервые одиннадцать без малого лет тому назад. С тех пор и доныне я знал в жизни одни только радости, и мой долг — не забывать, а, напротив, всегда помнить, какое счастье дали мне господь и вы: это поможет мне принять любую участь, какую завтра пошлет судьба. Сердце у меня рвется от боли и отчаяния при мысли, что я покидаю вас в несчастье и, расставаясь с вами, отнимаю у вас самого верного друга; но вы сказали, что если я не успокоюсь, вам станет еще тяжелей. Поэтому я по мере сил постараюсь утешиться, думая о вас: я слишком дорожу вашей любовью, чтобы потерять ее из-за своей слабости. Прощайте, госпожа Бланше, и позвольте мне посидеть тут одному: когда я выплачусь, мне полегчает. Если мои слезы упадут в этот ручей, вы, стирая, каждый раз будете вспоминать обо мне. Я хочу также нарвать мяты и надушить свое белье, потому что скоро увяжу свои пожитки; а пока я буду слышать этот запах, мне будет казаться, что я здесь и вижу вас. Прощайте, прощайте, милая моя матушка! В дом я не зайду. Я, конечно, мог бы расцеловать моего Жанни, и не будя его, да, боюсь, не выдержу. Поцелуйте его, пожалуйста, за меня, а чтобы он не плакал, скажите ему завтра, что я скоро вернусь, — в ожидании он малость забудет обо мне; но потом говорите с ним иногда о бедном Франсуа, чтобы он не забыл меня начисто. Благословите меня, Мадлена, как в день первого моего причастия. Мне это нужно, чтобы со мной пребывала благодать божья.

И бедный найденыш, вновь опустившись на колени, попросил Мадлену простить его, если он когда-нибудь невольно обидел ее.

Мадлена поклялась, что ей не за что его прощать, и дала ему благословение, пожелав, чтобы оно, равно как и благодать божья, всегда сопутствовало Франсуа.

— Ну, а теперь, — закончил он, — когда я опять стал найденышем и любить меня больше некому, окажите мне ту же милость, что в день первого причастия, и обнимите меня. Мне нужно, чтобы все это запечатлелось у меня в памяти и я всегда был уверен, что в душе вы по-прежнему считаете себя моей матерью.

Мадлена обняла найденыша с таким же чистым чувством, как в дни его детства. Но если бы люди увидели ее в эту минуту, они бы оправдали злобствования господина Бланше и осудили честную женщину, которая не помышляла ни о чем дурном и поступок которой не сочла бы грехом сама дева Мария.

— Я тоже, — вставила служанка кюре.

— А я и подавно, — подхватил коноплянщик и стал рассказывать дальше.

Мадлена вернулась домой и всю ночь не сомкнула глаз. Она слышала, как Франсуа, возвратившись, складывал пожитки в соседней комнате; слышала она также, как с первым светом он ушел. Но пока он не удалился от дома, она не шелохнулась, чтобы им не овладела слабость; когда же мельничиха услышала, как он шагает по мостику, она украдкой быстро приоткрыла дверь и в последний раз взглянула на него. Она видела, как он остановился и окинул взором реку и мельницу, словно прощаясь с ними. Затем, сорвав тополевый листок и прикрепив его к шляпе, как в обычае у тех, кто идет наниматься, — это знак, что они ищут места, — он быстро пошел прочь.