Александр Полуполтинных - Конь пегасый

– Мама, а ктё к нам пьидёт?

– Внимание, работаем! – раздалась команда женщины-журналистки, держащей в руке большой микрофон с логотипом Первого канала. Телевизионщик зажег софит.

В следующую секунду у Николая Степановича зашумела в кармане рация. Достав, он приложил ее к уху и быстрыми шагами удалился в спальню. И почти тут же вышел из нее. Все устремили свои взгляды к нему, понимая, что он здесь самый старший по положению.

– Отбой! – сказал он. – Кортеж прошел мимо. Через десять минут все свободны.

Мощное искусственное освещение тут же погасло, погрузив помещение в угрюмые сумерки (погода на улице, кстати, с утра выдалась невеселой, даже накрапывал дождик), хотя включенная под потолком люстра все еще лучила свой жалкий желтенький свет. Десять минут прошли незаметно. К выходу молча потянулись разочарованные работники телевидения, а затем, один за другим, сотрудники государственной безопасности.

– Охрана президента решила у вашего дома не делать остановку, – подошел к нам будто бы тоже разочарованный Николай Степанович. – Вы уж извините нас, Алексей Матвеевич, что вас переполошили. Во всяком случае, спасибо за понимание ситуации, за то, что пошли нам навстречу…

Мы стояли с Наташей молча, Валя сорвалась и побежала в коридор вслед за уходящими гостями.

– И последняя просьба, Александр Матвеевич… – седовласый чекист достал из папки бланк, на котором выделялся заголовок «Подписка», дальше шли графы и абзац мелкого текста. – Вот напишите своей рукой фамилию и распишитесь внизу.

В глазах запрыгали строчки: «В соответствии со статьей… предупрежден об ответственности… обязуюсь…». Я написал все, что требовалось. То же проделала Наташа.

– Вот, спасибо… – Убирая листы в папку, сказал приятно улыбающийся Николай Степанович. – Значит, никаких интервью никому не давать, друзьям, знакомым о нашей с вами работе не рассказывать, хорошо? Счастливо оставаться…

Я вдруг почувствовал, что в квартире ужасно душно, подошел к балкону и открыл дверь. Неожиданно передо мной возникла фигура спортивного человека с биноклем на шее и табуретом в руке.

– Все ушли? – Спросил он. – Извините…

Я молча пропустил дозорного, он проследовал на кухню, откуда брал табурет, попрощался с Наташей и удалился.

– И ходят, и ходят… – супруга уже размашисто возила влажной тряпкой по полу.

– Пойдем, погуляем, – предложил я, взяв у жены швабру и поставив ее у стены.

На улице было необычайно чисто. Возле продуктового павильона красовался ряд выставленных пышных можжевельников в кадках. В клумбах благоухали ярки астры, которых еще три часа назад не было. Чита была не похожа на Читу. Мы медленно брели по тротуару, Валя бежала впереди. Я молча смотрел на крышки канализационных колодцев, обращая внимание на таинственные знаки мелом на них.

Обратно возвращались той же дорогой. Кадок с можжевельником уже не было, да и астры на клумбах уже заметно поредели. Мы также молча поднялись на этаж, вошли в нашу уютную квартирку, и пока Наташа искала вазу, чтобы поставить в нее откуда-то появившиеся в ее руках астры, я включил телевизор.

Показывали «Новости».

«Сегодня Президент Российской Федерации прибыл в город Читу…»

– Наташа! Скорее – уже Читу показывают!

Наташа прибежала, держа в одной руке вазу, в другой яркий букет из белых и лиловых цветов.

«…кортеж сделал остановку на одной из центральных улиц города, и Президент посетил квартиру читинцев…»

– Во дают! – вырвалось у меня.

События на экране развивались по сценарию, известному нам до мельчайших деталей. Даже непоседа Валя уставилась в экран и все пыталась выяснить: «Мама, а это нас показывают, дя?» На экране была похожая на нашу квартира, сияли улыбками «садовод-любитель», его жена и маленькая белокурая дочка.

«Угощайтесь, Владимир Владимирович, вот эти яблоки из моего сада!» – говорил с экрана мой «двойник».

Владимир Владимирович, немного смущаясь, уже прикладывал к носу «забайкальское» яблоко.

– Ты гляди, как отработано! – не мог успокоиться я.

«Если даже в Сибири выращивают такие замечательные яблоки, то можно с полной уверенностью сказать, что люди здесь живут трудолюбивые, любящие свой край, свою землю».

Некоторое время после окончания сюжета мы стояли немые.

– Ну, ладно, посмотрел спектакль? Мойте руки и пойдемте сёмгу пробовать, – сказала жена. – Сейчас только картошку заброшу в микроволновку…

На столе очень театрально благоухали в вазе яблоки.

– Хоть яблоки не забрали… – Наташа подошла к столу и взяла одно.

– А я хоцю яблоко! – подбежала Валя.

– На, грызи. – Наташа подала яблоко дочке. – Президентское!

Наташе вдруг стало очень весело, а скоро мы все втроем долго и дружно смеялись.

Художник из Замухрайска Сергей Пятиалтынный впервые за свою творческую жизнь рисовал на своей жене.

Минуту назад был сделан последний мазок, и теперь Пятиалтынный стоял, замерев, на расстоянии пяти шагов от Виолетты, и внутренний восторг, готовый вот-вот вырваться наружу вулканом страсти, переполнял художника. На спине жены, крутых ее ягодицах, бедрах, словно языки пламени, полыхали чудесно выписанные огненно-красные лилии. Плавные линии лепестков и тычинок, нежно-зелёных стеблей и остроконечных листьев гениально гармонировали с нежными изгибами молодого статного тела Виолетты, делая всю композицию единым и неразделимым целым. Виолетта стояла неподвижно, чуть дыша, на фоне задернутой серой бархатной портьеры мастерской. Ее обесцвеченные волосы были собраны на затылке в круглую шишку и заколоты шпилькой. Минут пять в мастерской стояла торжественная тишина.

– Ну как, любимый? – Виолетта наконец осмелилась чуть повернуть голову.

– Чудесно! Невыразимо! – встрепенулся от полузабытья Сергей. – Право, я не ожидал… не ожидал такого результата…

– Ну, что ты! Ты у меня такой талантливый! – расцвела в улыбке жена. – Мне не терпится посмотреть!

Она, было, подалась всем телом в сторону большого овального настенного зеркала, но Сергей остановил ее:

– Нет, нет! Не двигайся! Вдруг что-нибудь испортится! Подожди немного!

Сергей внес из соседней комнаты заранее подготовленный трёхногий штатив, на котором чернел массивный фотоаппарат.

– Сейчас, сейчас… мы эту красоту… увековечим! – Сергей направил на жену большой синий глаз объектива.

Освещенная мягким светом трех маленьких софитов, Виолетта стояла неподвижно, как музейная скульптура. В полуобороте головы была заметна ее самодовольная улыбка.

Наконец, послышались характерные звуки срабатывания затвора фотографической камеры: раз, второй, потом еще и еще. Пятиалтынный на всякий случай сменил несколько ракурсов. Виолетта покорно ждала окончания съемки.