Дмитрий Левочский - Режим Бога

Отец приходит домой поздно. Иногда даже слишком. Но я никогда не засыпаю до его прихода. Сквозь бредовые мечтания до меня доносится траурный вой последней электрички, отходящей от станции и бесцельные фантазии складываются в четкую картинку: отец идет от станции, голодный и замерзший. Проходит через череду дворов, мимо школы, куда я хожу каждый день, хотя в этом нет совершенно никакой необходимости, потом подходит к дому, поднимается по лестнице и тихонько стучит в дверь. Отец дома. Я с рождения был уверен, что настанет такой день, точнее ночь, когда он не придет. Каждый раз я считал, что такой день настал, хотя он ничем не отличался от предыдущего: пробуждение, телевизор, чай, дорога, школа, дорога, дом. Ну, может быть, драка. Может быть, новая игра. Может быть, новая девчонка в классе. А отец сегодня не придет. Но вот стучится.

Я знаю, что у нас проблемы с деньгами. Я знаю, что отец выпил немного для храбрости. И я прекрасно знаю, что сейчас будет.

Пошептавшись немного с матерью, переодевшись и поужинав, папа, наконец заглянул ко мне в комнату. Родители знают, что я не сплю. Они знают, что мне не нужно спать. Я могу не спать, если попросят, или если я сам не захочу. Но я люблю спать. Несмотря ни на что.

– Привет, – его голос слегка дрожит, я это чувствую. Если надо, я мог бы даже увидеть его мысли, но я почему-то боюсь это делать. – Как дела в школе?

– Нормально, – стандартный ответ на стандартный вопрос. – Сынок… Я понимаю, что ты устал. Я понимаю, что наши с мамой просьбы тебя выматывают. Поверь мне, если бы не эта чертова страна и не этот кризис, я бы никогда…

– Ничего, папа, – отвечаю я, – это ничего. – Ты не волнуйся. Я все понимаю. Ты скажи, сколько надо?

Отец замолкает и переводит дух.

Родители просят у меня деньги не так уж часто. Отец Гермоген, духовный наставник моего отца, в последний раз сказал им про бесовскую природу моего дара, но деваться некуда – не заплатишь за квартиру – пойдешь жить на улицу. И никакой отец Гермоген к себе не пустит, как пить дать.

– Сынок, нужно два миллиона. Иначе с нас не слезут.

Вот тут важно больше не рассусоливать. Встаю с кровати, упираюсь босыми ногами в пол. Начинается.

Как я это делаю? Я и сам не знаю. Кое-кто сравнивает мой дар с вождением автомобиля. В какой-то момент стирается грань между машиной и человеком и все действия приобретают инстинктивный характер.

Складываю руки ладонями друг к другу, и мысленно представляю эти самые два миллиона – ворох синеватых, темных бумажек. И сразу же – шур-шур-шур-шур между пальцами. Деньги возникают ниоткуда, все больше давят на руки так, что под конец становится тяжело удерживать эту бумажную кипу. И вот они – два миллиона между двух мальчишеских рук. Отдаю отцу.

– Спасибо. Прости ты нас с матерью. Ложись спать. Я понимаю, что тебе не очень хочется, но ты все-таки ложись.

И ушел. И больше ничего. Но я благодарен отцу. Он принес запах мороза, нагретой компьютером пыли и города. Я люблю эти запахи. Подозреваю, что всякий житель области их любит.

Ложусь спать, но сон не идет. В голове почему-то смятение и тоска. Не беда, я знаю как это лечится. В конце концов, одну ночь сна можно и пропустить. Что-что, а родители сегодня точно ругать не будут. Или завтра. Но это уже не важно.

Я встаю и подхожу к окну. Лес темной щетиной давит на окна. Холодный, колючий и злобный зверь. Он притягивает, но он и пугает. Пожалуй, город все-таки лучше. Значит – в город. В Москву. Открываю окно, набираю полную грудь морозного январского воздуха и, не раздумывая больше ни секунды, прыгаю в черную подмосковную ночь. Прозрачный и неосязаемый зимний ветер послушно принимает меня на себя и несет в сторону Москвы, – огромного сияющего поля в зимней ночи, где очень много людей и где можно абсолютно все.

Курят не потому, что хочется. Курить противно и неприятно, хоть и привыкали со временем. Курить надо, курить положено в этом странном обществе. После сорокаминутных попыток учителя донести до нас суть своего урока, мы шли курить. Шли, словно подчиняясь чьей-то капризной и больной воле. Старый, брезгливо-омерзительный мужик, не видимый нашему глазу, заходил на каждую перемену в школу и подталкивал тебя на улицу: иди, мол. Надо. Шли за угол, доставали у кого что. Дорогие марки были не у всех. «Парламент» и «Кент» позволить себе может не каждый. Поэтому, курили «молодежные»: «Честерфилд», «ЭлЭм» и прочее. В тот раз нас было двое. Я и одноклассник, по имени Юра, которого я видеть не очень хотел. Этот Юра был садист. В его арсенале были десятки самых изощренных пыток и унижений. Сегодня под весенним солнышком он опробовал на мне одну из самых безобидных: я слушал его подробные рассказы про страдания, которые он причинил людям. Когда сигарета дотлела до середины, я слушал уже про пятого. Участь их была одинакова: Юра и банда таких же садистов подкарауливали жертву и били кастетом в затылок, отчего человек падал без сознания. Человека грабили и шли дальше. На второй сигарете, которыми мы, не сговариваясь, задымили через пару минут, история приобрела неожиданную развязку. Один из прохожих, которому Юра нанес удар, сознания не потерял. Он повернулся и внимательно посмотрел на нападающих. Потом они познакомились и стали бить всех вокруг вместе. Истории эти были очень похожи одна на другую. Я мог бы рассказывать их за него, но я предпочитаю слушать. Иногда это было интересно, чего греха таить. Натурализм и жестокость некоторых из них не пугала, а смешила и забавляла, как этом делали, например, садистские стихи, популярные тогда.

Когда темно и тихо на улице, затылок ломит от летящего в него кастета. Оборачиваешься и идешь быстрее, прячась в длинных тенях столбов от беспокойных призраков прошлого.

Родители, игнорируя массовую истерию лететь в Тунис, на Канары и в Турцию, повезли меня в теплоходный круиз по рекам России.

Я сразу полюбил теплоходы. Там все по-честному. Настоящая машина, неподдельная вода и реальные опасности: однажды едва унес ноги от гопников с родины Есенина: очень уж им хотелось проверить содержимое моих карманов, но не вышло.

Попадались, конечно, и девочки. Пространство-то замкнутое, никуда не денешься. Надо общаться. А как общаться? Никто не знал и не умел. Вот была как-то раз девочка Катя. Смуглая, темноволосая, от нее как будто сияние исходило для всех, поэтому и влюбился в нее весь корабль. Больше всего мой сосед по каюте – парень, с которым я первый раз в жизни пил алкоголь. Было весело и страшно. А тут вдруг – влюбился. Почему-то он решил, что я специалист по женским сердцам. А я не спорил. Советовал ему смешить ее почаще. Удивительно, но это сработало. Катя, действительно, постоянно смеялась и была, как мне казалось, очень благосклонна к моему соседу. Он был счастлив.