Вячеслав Перегудов - Чужие воспоминания

«Так чистят ружья», – подумала Софья Андреевна. Это внезапное сравнение показалось ей отчего-то уместным.

– А-а, вот и Софья Андреевна пожаловали… Доброе утро!

– Доброе утро, Антоша, – улыбаясь, чуть нараспев произнесла Софья Андреевна. – Удивляюсь я вам, Антоша. И откуда в вас столько жизнелюбия?! Скажите, не лень вам так рано вставать и упражняться в музыке?…

– Какие разные бывают люди: вот новый наш постоялец до полуночи со светом сидят, все пишут и пишут чего-то, а потом спят до самого обеда. И все они чем-то озабочены, и все им плохо. Хмурый они человек, хотя… – Софья Андреевна быстро посмотрела Антоше прямо в глаза, – Хотя и весьма забавный, – завершила она с чуть заметным вызовом.

– А вы, Антоша, совершенно другой. С вами весело. С самого рассвета в саду… вот, на кларнете играете и всему будто бы рады…

Антоша взглянул озорно, как-то совсем по-детски, и рассмеялся.

– Полно вам, Софья Андреевна. О чем грустить?! Хороша жизнь! Бывало, выйду я вот так… – роса – каждая капелька, что твой диамант, листья и трава, все переливаются и всюду золотые пчелы, птицы… Втяну я утреннюю свежесть всею грудью, закрою глаза, и от счастья меня прямо распирает – слезы от восторга и зависти – сам себе завидую, что на этом свете живу. И передать все то, что чувствую, словами никакими не могу, сто языков я знай – не хватит слов, потому и кларнет, и музыка.

Софья Андреевна засмеялась и пошла по узкой дорожке, грациозно вытянув красивую руку и касаясь кончиками пальцев листьев цветущих яблонь.

– Я, когда слушаю ваш кларнет, Антоша, чувствую себя девочкой из Гаммельна. И про себя подумала: как же ты не можешь понять? Ведь ты совсем не понимаешь меня. Или понимаешь? Она пыталась разгадать это, глядя в его глаза.

– Но позвольте, – вопреки наивным ожиданиям Софьи Андреевны иронично заметил Антоша. – Скажите, что мне это послышалось. Вы назвали Владимира Ильича забавным. И что же вы находите в нем забавного?

– Ах, не ревнуйте, милый Антоша. Ведь вы ревнуете меня?

– И не дождетесь, – улыбнулся Антоша.

– Хоть немножко, хоть капельку? Антоша, смотрите мне в глаза и не смейте отводить взгляда. Ревнуете?

– Ну, так не честно, Софья Андреевна. Вы меня снова засмущали.

«Не ревнует», – грустно подумала Софья Андреевна, – притворяется.

– И куда она могла задеваться? – бормотала Варя, заглядывая поочередно то за буфет, то под обеденный стол. – Софья Андреевна, у нас ложки стали пропадать.

– Что за нелепица, Варя. Как же они могут пропадать? Поищи, быть может, упала куда.

– Я уже везде посмотрела, Софья Андреевна, – нетути.

– А посторонних никого не было? Кто-нибудь заходил в дом?

– Молочник был, но он дальше крыльца никогда и не проходит. Черкес какой-то приходил, с виду – сапожник, спрашивал Владимира Ильича, так я ему сказала, что Владимир-то Ильич спят еще, чтобы он попозжа зашел, – растерянно пробормотала Варя. И дальше уже совсем тихо: – сапоги вот принес… и зачем Владимиру Ильичу такие сапоги, как у ямщика…

– Варя, ну не хочешь же ты сказать, что Антон Павлович украл у нас ложку, или Владимир Ильич… интеллигентные люди ложек не крадут… Ищи. Ведь где-нибудь рядом лежит, а ты, растеряха, ее и не видишь

– Интеллигентные, – проворчала обиженная Варя, – интеллигентные, может, и не крадут. Вот Владимир Ильич давеча сказал мне, что вся интеллигенция – говно.

– Варя, постыдись, ну что ты такое говоришь? – укорила горничную Софья Андреевна. – И не верю я, чтобы Владимир Ильич такое сказал. Сколько раз я тебя просила не придумывать ерунды и напраслины на людей не возводить. – Вовсе это никакая не напраслина, Софья Андреевна. Это Владимир Ильич ваш меня все время поучает, что говорить правду – предрассудок. А я завсегда вам правду говорю.

– Ну, полно, Варя, ступай, – насколько могла, твердо сказала Софья Андреевна, чтобы наконец прекратить этот глупый диалог. – Ты такая упрямица, что порою с тобой просто невозможно разговаривать.

– Кстати, Софья Андреевна…

– Да уйдешь ты, наконец? – уже начала было сердиться хозяйка.

Варя сделала смешной книксен и, все еще притворяясь обиженной, поджала пухлые губки. Софья Андреевна, едва сдерживая смех, махнула на Варю красивой своей рукой:

– Ступай.

– Балуете вы горничную, Софья Андреевна, – сказал Антон Павлович, выглянув из-за газетного листа. – И вот, что из такого получается… – Антон Павлович зашелестел газетой:

– «Вчера вечером в театре «Олимпия» состоялся митинг прислуги. Присутствовали в количестве до 500 человек горничные, няньки, кормилицы, кухарки, белые, средние и черные, дворники, а также лакеи и коридорные. Последних было немного. Преобладал женский элемент.

После этого собрание выслушивает и принимает резолюцию, которая говорит, что они присоединяются к общей борьбе за волю, за землю и за труд; что они в один день предъявят требования к своим хозяевами, если те требования не будут приняты, устроят общую забастовку.

Поминают, далее, павших борцов освободительного движения пением похоронного марша «Вы жертвою пали» и затем начинают расходиться».

– А вот еще: «6 мая проживающая в доме св. великомученика Георгия в Кривом переулке мещанка Марфа Шолохова обнаружила, что у нее бесследно исчезла накануне принятая прислуга, а вместе с тем обнаружена пропажа 400 рублей и разных вещей, всего на 806 руб.».

– Да, что вы, Антоша, – возмутилась Софья Андреевна. – Варя совершенно не такая. Она хорошая и смешная… Она несчастная, совсем рано стала сиротой. Батюшка ее… да лучше вам такого ужаса не знать.

Антон Павлович смущенно кашлянул и, стараясь сгладить возникшую неловкую паузу, нарочито веселым голосом произнес:

– А далее и вовсе смешно: «28 апреля, в 9 часов вечера, крестьянин Иван Андреев, проходя по Чистопрудному бульвару, быстро разделся и, бросившись в пруд, стал купаться на глазах собравшегося народа, а затем вылез, оделся и хотел скрыться, но был задержан. При расспросах Андреев объяснил, что купался, потому что жарко, полагая, что «в этом ничего особенного нет». Составленный об этом протокол передан мировому судье».

Софья Андреевна вначале было попыталась сохранить спокойствие, но не выдержала и, прыснув в прижатую к губам ладонь, рассмеялась. Антон Павлович, довольный, что сумел-таки исправить положение, улыбаясь, закивал головой:

– Что за нравы! Кошмар!

– Вот такие нравы! – донеслось из за прикрытой белой двери столовой.

– Доброго дня, Владимир Ильич, – приветствовала еще не видимого хозяина голоса Софья Андреевна.

– Варя, – позвала она горничную, – неси обед Владимиру Ильичу.

Владимир Ильич, невысокого роста, лысоватый человек с непропорциональной телу большой головой и угрюмым заспанным лицом быстрым шагом вошел в столовую.