Борис Акунин - Огненный перст (адаптирована под iPad)

Дни морского путешествия Дамианос думал посвятить делу, требующему покоя и сосредоточенности. Помимо основного задания – оценить степень опасности и устранить ее, буде окажется серьезной – аминтес получил еще одно. В Академии его научили новому искусству – составлению карт. Требовалось нарисовать путь от моря до среднего течения Данапра – с обозначением всех изгибов реки, притоков и островов, с рельефом берега, а главное со знаменитыми каменистыми порогами, на которых погибло столько купеческих караванов. В море Дамианос собирался подготовить всё необходимое для этой непростой работы: собрать панно из отдельных восковых табул и на каждую нанести мелкую сетку из тонких линий, чтобы потом с точностью размечать направления и рассчитывать расстояния.

Никогда еще он не отправлялся на задание с таким комфортом. Капитан уступил важному пассажиру свою каюту. Это было крытое помещение на корме, маленькое, но обособленное, укрытое от чужих глаз. Посередине – отличный стол, по бокам – окошки для света, сзади – широкая скамья, чтобы спать. Была даже (неслыханное роскошество) персональная латрина: дыра в полу, прикрытая крышкой.

Но скамью бесцеремонно заняла эфиопка, да еще в углу положила подстилку для своей свиноподобной служанки. Всё остальное пространство заняла вещами. На столе разложила какие-то баночки, щеточки, коробочки, водрузила целых два зеркала – чтобы любоваться собой не только спереди, но и сзади.

Дамианос отвоевал себе половину поверхности и попробовал было работать, но это оказалось совершенно невозможно.

Гелия была несносна. Эта женщина просто не умела сидеть смирно и вести себя тихо! То затеет расчесывать свои густейшие волосы – с треском и чуть ли не искрами. То начнет присыпать кожу гороховой мукой – обчихаешься. То прислужница мнет ей спину, а чертова африканка сладострастно охает. Еще она подолгу вертелась перед своими зеркалами, и ладно бы молча – так нет: пела какие-то дурацкие песенки, не сказать чтоб мелодично.

Когда же Дамианос сказал, что хочет в пути научить ее самым необходимым славянским фразам и рассказать об обычаях этого народа, Гелия отмахнулась. Она всё время была чем-нибудь занята, и никогда чем-то полезным. Разговаривала только о ерунде.

Ну пирофилакс! Спасибо за такую напарницу.

Чудесной латриной попользоваться Дамианосу ни разу не довелось, потому что проклятые бабы всё время торчали в каюте. Поэтому протоаминтес должен был таскаться по нужде к борту, как самый последний гребец. Сама же Гелия оправляться при мужчине не стеснялась – только хохотала, когда Дамианос отворачивался или выходил.

Еще хуже было то, что она ежедневно принимала ванны с морской водой, преспокойно раздеваясь донага. Узкая в талии фигура, острые груди, несоразмерно длинные ноги – всё противоречило классическим канонам, и тем не менее было в темно-смуглом теле что-то такое, от чего перехватывало дыхание и линии на восковой табличке шли вкривь. В тесной каюте от стола, за которым он сидел, до ванны можно было дотянуться рукой.

Наверное, Гелия была красива, даже очень красива. Но красота ее была противоположна красоте Гекаты. «Та – Белая Дева, а эта – черная и не дева», – подумал в один из дней Дамианос. Разозлился, что позволил себе сравнить возвышенное с низменным, и в досаде воскликнул:

– Разве тебя не учили, что показывать наготу чужому мужчине нельзя?

Любовно погладив себя по бедрам, она со смехом ответила:

– Во-первых, ты не чужой мужчина. Я твоя сестра, разве ты забыл? А во-вторых, в Гимназионе нас учили прямо противоположному.

У Гелии была поразительная способность втягивать его в бессмысленные разговоры. Так случилось и в этот раз. Стало любопытно.

– Я ничего не знаю про Гимназион для девочек. Как он устроен? Чему там обучают?

Ойкнув, эфиопка опустилась в ванну. Коринда подливала в морскую воду кипяток.

– У нас было три разных класса: один для умных, другой для красивых, третий для умных и красивых – в нем-то я и училась. Обожгла, дура! – Гелия влепила служанке звонкую затрещину. – Иди, мой латрину, дура! Только на это и способна!

– А если девочка не умная и не красивая?

Не способных к наукам сыновей Кириана – изредка попадались и такие – отсылали в солдаты. Но ведь девочку в армию не отдашь?

– Уродливых и глупых учить перестают. Они становятся служанками, вроде Коринды.

– Она твоя сестра?! – Дамианос изумленно уставился на безобразную толстуху, которая, стоя на коленях, терла тряпкой отверстие в полу.

– И твоя тоже.

А ведь верно. Он умолк, стал размышлять о пирофилаксе.

– Когда у человека столько детей, они перестают представлять собой ценность, – сказал Дамианос задумчиво. – Никто не знает, сколько у нас с тобой сестер и братьев. Сам пирофилакс этого не знает.

– Сейчас узнаем. – Гелия любовалась высунутой из воды ногой. – Проще простого.

– Откуда?

– Посчитаем. Для этого нужно сначала взять число женщин, которых наш папочка обрюхатил…

Грубое слово покоробило Дамианоса – об отце так говорить нельзя. Надо было бы сделать девке замечание. Но любопытство пересилило.

– Откуда же ты возьмешь это число?

– Тоже мне задачка. – Она встала, наклонилась, задев его плечо твердой грудью, и цапнула со стола табулу. Стерла ладонью с таким тщанием нанесенную сетку. – Дай стилус. – Снова плюхнулась в воду, обдав его брызгами. – Кириан представил базилевсу проект Сколы сорок лет назад. Это всем известно. Через восемь лет открылся Гимназион, и туда поступили первые ученики. Правильно?

– Ну да. Я был в четвертом по счету выпуске. И что из этого следует?

– Считаем. Сорок лет к папочке приводили женщин, готовых к зачатию.

– Как это – «готовых к зачатию»?

Она снисходительно посмотрела на него.

– Протоаминтес, а простых вещей не знаешь. Женщины могут понести только в самой середине своего месяца. Не мешай, сбиваешь! – Палочка быстро выводила по воску цифры. – Итак. Иногда он бывал в отъезде, или служба мешала, или еще что-то, но будем считать, что в течение первых двадцати лет наш жеребец каждый год покрывал, допустим, по триста кобылиц.

Дамианос покривился, подумав о Всенеже, – и опять не одернул нахалку.

– После сорока пяти лет мужчины слабеют. Предположим, что еще лет десять ему водили женщин в среднем через день. Потом – опять-таки в среднем – раз в неделю. Итого приблизительно получается, что наш папаша посеял семя восемь тысяч раз… Предположим, в половине случаев оно не проросло – это обыкновенная пропорция. На выкидыши и смерть в младенчестве уберем еще половину. – Дамианос подумал, что она чиркает палочкой и считает гораздо быстрее, чем он. – Выходит, что всего у нас с тобой около двух тысяч братиков и сестренок.