Федор Новак - Жизнь в Царицыне и сабельный удар

Не прочёл Борис ещё и десятка страниц, а в калитке показалась мать. Вслед за ней впорхнула и Машенька во двор. В ярко-голубой кофточке, хоть и не новой, но старательно отглаженной. Серо-клетчатая юбка клёш так и отлетала от её коленок.

Борис задумался: «Чего я ей дался сегодня?!»

Шагнув в избу, Маша сразу же закрыла ладонью книгу и укоризненно оказала:

– Всё не начитаешься! Не ослепни, избавь Бог!

– Право, сынок, – вступила в разговор Глафира Дмитриевна, – в такой-то день сидеть за книжкой…

– Парни и девки за цветами пошли… – зовущим тоном произнесла Маша.

Борис, сунув книгу под подушку, молчал.

– Пойдём, говорю, Борь! Догоним девчат… Мы с тобой лазоревых цветов нарвем в степи… А?

– В самом-то деле, – одобрительно сказала мать сыну, – ступайте за цветами.

Борис глянул на мать, глянул на Машу, надел картуз.

– В степь за цветами, значит, – он помолчал и решительно сказал: – Ну пойдём!

Часа через два Борис и Маша, взбираясь на высоченный курган, не догнав девчат и парней, оглянулись на Волгу. Постояли чуточку и взошли на вершину. Отсюда перед их взором распростёрлась широкая степь, зеленеющая первотравьем, вся в цветах: красных и желтых тюльпанах. Бросив свой букет на землю, Мария обхватила руками шею Бориса и поцеловала его.

Совсем не так, как в сенцах, когда оступилась.

Ещё и ещё, словно опьянённая степным ароматом и величием картин – степной и волжской, – целовала Мария Бориса.

Или в те минуты для Маши и мир не существовал? Или этот, ещё не узнанный ею мир только и начинался на вершине степного кургана, становился понятным?

И неужели, наконец-то, её любовь к Борису – не сновиденье?

Потом, когда Маша торопливо тонкими девичьими пальцами выбирала из косы колющий рыжевато-пыльный прошлогодний репей, она так глядела на Бориса, будто радости не знать и конца.

Борис, ошеломлённый происшедшим, жалел, что вот уж и началась самая сокровенная близость. Он осуждал вспыхнувшую у Марии страсть и душой терзался, что не нашёл в себе мужества остановиться в таком порыве.

Понимая, что Мария теперь ожидает в скорости свадьбу, он обещал ей это, а сам думал: «Достроить придётся дом. Вот так заботушка ох свалилась на мою головушку нежданно-негаданно…».

Он шёл хмурый рядом с Машей, а она, обрадованная его согласием жениться, сияла, улыбалась, говорила:

– Как же тебя, Борь, такого заступника моего всегдашнего, не полюбить крепко-накрепко, навеки?! Читала я; что на нашей земле русской почти двести миллионов людей… А вот чтобы кто-то так навечно полюбил – я и не знаю. Хочешь, я пойду выкатывать из воды брёвна? Аль на лесопилку укладчицей досок, наравне с твоей матерью?..

– Этого ещё не хватало… – ответил Борис, – мать завтра бросит такую работу. И тебя я вместе с ней прокормлю. Мне как подмастерью с первого числа прибавка – семь с полтиной. – И, повеселев, глянул на девичьи плечи Маши: – Ох, заботушка ты моя! – сказал он. – Тебе ли брёвна выкатывать из воды на берег? Возьму вот на руки и подыму тебя. Подкину до неба! Пёрышко ты! Вот кто ты!

Посматривая на Машу, Борис думал ещё и о том, что близок час, когда надо будет пойти на завод к Степанову.

Тропинка с кургана вела к проезжей дороге. Шли и ехали люди из заводского поселка в город, из города – в посёлок. И если не многоцветная скорлупа пасхальных яиц по обочине осыпью виднелась, так оброненные кем-то тюльпаны – красные и жёлтые.

Маша вдруг остановилась, глянула Борису в глаза и сказала:

– Куда нам, Борь, спешить? Чего бы нам подольше не побыть на кургане?

– Наше от нас не уйдёт, – ответил Борис, – на кургане мы ещё побываем, а вот сейчас я поверну на завод…

– А я? Что же, через степь до города одна пойду? Борь, не уходи…

– Надо мне быть на заводе… – строго прервал Борис, – и на будущее запомни: пять раз об одном и том же я не обучен талдычить…

Они расстались. Борис шёл не оглядываясь. Он думал: «Только заступался за нее. Ведь все, кому не лень, дёргали ее, бедняжку, за обношенный рукав. А Егорка даже бил её за то, что дразнила его вислогубым. О, детство! – Борис улыбнулся, вспомнив, как однажды раскроил нос Егорке. Он тогда так и лез в драку, щеголяя в пальто на лисьем меху с большим серым каракулевым воротником.

Теперь Борис, оставив Машу на дороге в город, спешил на завод. Предстояло помочь Груне получить багаж с нелегальной литературой.

Поглядывала Мария вслед удаляющемуся Борису тоскующим взглядом с пригорка.

На дороге в город изредка появлялись экипажи. Перемежаясь, мчались и в сторону заводского поселка пролетки извозчиков. А вот вымахнула ямщицкая тройка, оставляя пыль позади, скрывая Бориса из виду. В экипаже оказался Петр Пуляев.

Он жил неподалеку от церковного сторожа-звонаря, заглядывался на Машу, и тем более – когда она стала девушкой, а он овдовел.

Маша стояла на пригорке. И все глядела вслед пропавшему вдали Борису.

– Стоп! – приказал Пуляев ямщику и крикнул Марии: – Садись! До дому подвезу! А?!

Доверчивая девчонка приняла приглашение, уселась на мягкое сиденье в экипаже.

– Чего это ты тут одна? – спросил Пётр, когда тройка ямских опять перегнала ещё фаэтона четыре.

Маша не сразу ответила Петру. Правду сказать она не могла, а лгать не хотелось. Не хотелось, а пришлось сказать, что девушки и парни пошли в степь, за курган, куда Маша идти побоялась.

– Чего побоялась-то? В компании-то… – усмехнулся Петр.

– Побоялась. Вот и всё…

Маша отвечала, а Петр разглядывал её, отодвигаясь в угол экипажа. Молчал-молчал, а потом толкнув ямщика кулаком в спину, потребовал:

– Чего молчишь? Спел бы что-нибудь! Песенку ямщицкую для барышни. От самой Дубовки молчишь…

Ямщик, выплюнув цигарку, оглянулся с облучка на Машу, на Петра, улыбнулся в усы и сказал:

– Для такой-то красотки обязан спеть… – и сильным ямщицко-раздольным голосом начал протяжно, как говорится, на всю степь:

Пётр тронул Машу за руку и, подмигнув, прошептал:

– Ты дальше, дальше вот послушай, – и, зажмурив глаза, положив руку на грудь, словно чтобы утишить своё сердце, глубже втиснулся в угол ямщицкой кибитки, размышляя, что не в песне было дело, пускай её слушает Маша, а он уж не один раз слышал в лучшем исполнении, тут дело было в другом: он не мог отвлечься от запавшей в душу мысли жениться на Машеньке. Пускай, мол, она моложе лет на двадцать. Не беда! А Егорку убрать с пути – женить и отделить. Но согласится ли Маша выйти замуж?

Так размышляя, Пётр и не заметил, как миновали владения нефтяного короля Нобеля, площадь у Никольской церкви, где собрался народ в ожидании первого трамвая. Предстояло молебствие.