Федор Новак - Жизнь в Царицыне и сабельный удар

– От какого такого Степанова?! Давайте… – но как только прочёл пароль «Подымайся! Делу сутки, а потехам празднички!», тут же воскликнул, весело взглянув на девушку: – Наташа! Земляк ваш прибыл в наш эскадрон!

– Да, да, да! Это он меня не арестовал…

– Ну?! Что я слышу?!

Наташа шагнула к Борису, сказав:

– Дорогой ты мой земляк… Зовут тебя как? На какой улице жил в Царицыне?

– Поубавь, Наташа, свою напористость… – строго произнёс ювелир. – Да, земляк он тебе, земляк. Борис Светлов…

– Борис? Прекрасное имя… – продолжала Наташа, но Антон Григорьевич несколько грубо прервал:

– Наташа! Ведь можно об этом потом? – и вышел из-за прилавка, оперся спиной на застеклённый наличник, протягивая руку: – Так какие же такие часы у тебя потребовали ремонта? Покажи…

– А их у меня и не было… – улыбнулся Борис. – Это просто намек!

– Угу! Счастливый, значит. Счастливые часов не наблюдают… Намёк? А мне будто невдомёк… – весело проговорил ювелир и обернулся к Наташе: – Отправляйся с Борисом к Тополю за листовками для солдат. С листовок пока и начнём. Идите, конечно же, не спеша. Будто прогуливаясь…

– Это верно, – сказал Борис, – постараемся не вызвать подозрений.

– Желаю удачи, – попрощался Антон Григорьевич.

– До свидания, – вежливо произнесла Наташа, и они пошли, но остановились у дверей.

– Я расскажу о книгах, которые я прочитал, а прочитал я их много.

– Вот и я ещё дам книги.

– Значит, их тоже прочту, – весело отвечал Борис.

– Ну, в путь-дорогу! – проговорил Антон Григорьевич, тронув Бориса за погон. – Кличку всё же вы мне свою назовите…

– Волгарь, – ответил Борис.

– Хорошая кличка. Широкая! Обещающая… – одобрительно сказал Антон. – Как поживает Степанов? Он не женился? В девятьсот шестом похоронили мы его жену…

– Не женился, – ответил Борис, решив, что было бы нетактичным спрашивать, а что поделывал в Царицыне Антон Григорьевич в году девятьсот шестом.

«Он, – подумал Борис, – и в Царицыне был опытным «часовых дел» мастером, как теперь вот стал опытным «ювелиром» в столице…»

За порогом ювелирной мастерской нахлынули на Бориса и Наташу шумы-гамы уличные: два громоздких автомобиля, обгоняя экипажи, неистово сигналили; извозчики, бранью перекликаясь, хлестали кнутами своих лошадей.

Читая вывески булочных с обязательными над дверьми золочеными кренделями, закрученными в восьмерку, читая вывески магазинов и трактиров с такими же названиями, как и в Царицыне: «Орел», «Синенький», «Приют домовых извозчиков», Борис почти не спускал глаз и со спины Наташи. Тоненькая в талии, она энергично шагала, твердо ступая, что свойственно людям, уверенным в том, что они знают, куда и зачем идут.

Хозяин конспиративной квартиры, человек уже лет семидесяти пяти, был сухощав. Живые и весёлые глаза его светились приветливостью и пытливо вглядывались; высокая фигура его, до удивительного стройная не по годам, отвечала партийной кличке – Тополь.

Листовок у него на квартире оказалось всего лишь несколько. Он радушно предложил чай с бубликами. Сбегал, как молодой, в соседнюю булочную.

Шумел на столе самовар. Хозяин квартиры интересовался делами большевиков в Царицыне, куда дважды за прошлое лето посылался Антоном Григорьевичем к Степанову с нелегальной литературой.

Интересовалась и Наташа, чтобы затем осведомить Антона Григорьевича. Вспоминала она и свое детство, рассказывая, как ей, когда-то одиннадцатилетней девчушке, довелось ужаснуться, увидав мать в гробу.

– А когда отец привел в дом мачеху, – продолжала Наташа, – за мной приехала и увезла в Питер сестра моей матери тётя Клава. У неё тогда, как и теперь, столовались студенты. Двое из них оказались из Царицына…

Борис узнал из рассказа Наташи и о том, что студенты, столующиеся у её тети Клавдии Петровны, подготовили Наташу во второй класс гимназии, что в те времена в казенных гимназиях преподавали только французский язык, и лишь в одной частной гимназии – английский. Тетя Клава понимала, что английский язык практически полезен: язык инженеров и международной торговли, и уступила рекомендациям студентов.

– Потом, когда я, – продолжала Наташа, – уже работала, студенты за обеденным столом разговорились о подъёме рабочего революционного движения в России.

– В воздухе, господа, пахнет и войной и революцией! – сказал тогда студент последнего курса Аркадий Чекишев.

– Может быть и так… – усмехнулся тогда же в ответ Чекишеву студент Иванов. – Но разговоры у нас абстрактные. Познакомиться бы с теорией революционного движения, а?

Чекишев энергично взялся тогда же за дело. Вступила и Наташа в подпольный студенческий кружок.

Время шло. За неделю перед получением дипломов Чекишев и Иванов, ссылаясь на свою занятость, попросили Наташу выбирать темы для бесед в кружке. А вскоре они прислали записку: «Программу большевиков мы не разделяем. Немыслимо идти на вооруженное восстание. Дипломы у нас в карманах, и мы должны о себе заботиться».

Записку Наташа получила в конторе издательства технической литературы, где к тому времени она работала переводчицей английских новинок. Недалеко было отсюда и до ювелирной мастерской.

– Что же, – сказал ей тогда Антон Григорьевич. – Случается и такое!

В тот же вечер Наташа всю нелегальную литературу сдала Тополю.

– Вот, землячок, и вся моя история… – вздохнула Наташа, прямо в упор и пытливо взглянув в глаза Борису. – А дорога дальняя. Всякое ещё может случиться, а?

Девичья стыдливость заставила её умолчать, что она теперь хотела бы не разлучаться с Борисом. Никогда.

И Борис о том же мечтал, но как и Наташа, не мог решиться сказать, что встречу видит каким-то святым началом внезапно нахлынувшей любви. И не потому не сказал об этом, что за столом был Тополь. Минуту можно было найти для откровения… но вот откровение-то засыхало на губах. А ведь Борис был не из трусливого десятка.

Чтобы скрыть свою растерянность, угаданную Наташей в выражении его глаз, Борис заговорил про Григория Григорьевича. Наташа поняла, каким Борис бывает, если с товарищем случится несчастье. Да, он не задумываясь, что может сам погибнуть, кинется на врага. А таких будто пуля минует, штык боится.

Все завораживало Наташу: поворот головы Бориса, мягкое прикосновение сильной руки к стакану, пытливый бросок взгляда проницательных глаз на собеседника. Оттого Наташа и поправила кофточку, стараясь спрятать выпуклую девичью грудь, хотя Борис всего-то глянул лишь на подбородок Наташи, любуясь его очертанием…

Вымощенный крупным булыжником казарменный двор был узким и длинным. Кавалеристы, привыкшие к воцарившемуся тут запаху конского навоза и прелого сена, показывали свою удаль и ловкость на турнике в углу двора, а иные старались на руках дойти к столику, на котором лежал фунт говяжьей колбасы, сдобренной чесноком настолько, что запах угадывался в трех саженях от стола.