Виктор Бычков - Рассвет над Деснянкой

Ухаживали за ним, оберегали. Но от смерти так и не смогли уберечь. Кто ж от неё уберечься может? Вышел по весне на солнышке погреться, сел на завалинку, так и не встал боле. Хотя посевную отвёл, за плугом и бороной отходил как обычно. Девчата прибежали с работы, глядь, а дядька Никита не дышит, остыл уже. Сами же и схоронили, сейчас ходят на кладбище, за могилками ухаживают.

Сильно убивались, когда Фимкина мама тётка Пелагея померла. Она ж для них заместо мамки родной была, жалела их, ласкала. В первые дни, когда родителей схоронили, она ночевала с девчонками в их избе, успокаивала, готовила, одёжку стирать помогала. Разве ж могли детские ручки хорошо выстирать? И потом женским премудростям обучала. По осени вместе убирали в огороде, учила управляться с капустой, яблоками, готовить их к зиме. Не сразу далось такое крестьянское женское мастерство, однако учительница была настойчивой, а ученицы – прилежными. Сейчас благодарят Бога, что в их жизни помимо мамки родной была и тетка Пелагея Гринь.

Когда парней в армию забирали, Глаша с Марфой были ещё подростками угловатыми, неуклюжими. Такими их и запомнили Ефим с Данилой. Но теперь уже заневестились, красавицы. Все говорят, что в мамку свою они вышли лицом и статью. Вон как мужики на них заглядывают, парни на посиделки приглашают хороводы водить.

На Пасху сваты приезжали со Слободы, сватали старшую Марфу. Вдовец один с четырьмя детишками решил, было, засватать сиротку. Мол, в приданое нечего положить, рада будет и на чужих детей пойти. Кто ж её возьмёт, без приданого-то? Кому она нужна? А тут – хозяин! И земли пять десятин, и не дом, а хоромы. Скота полный двор, женские руки нужны как никогда на такое хозяйство. И от прежней жёнки осталось уйма кофт да платьев – чем не удачное замужество? Про обувь и речи нет. Сапожек только сафьяновых две пары, это не считая туфель. Муж любил покойницу жену, не жалел для неё ничего. Да любая за счастье почитать должна пойти замуж за такого завидного жениха! Об этом обмолвился захмелевший сват.

Не до конца соблюли девушки традицию сватовства, выгнали сватов взашей, чему был несказанно рад сосед дед Прокоп Волчков, который по простоте душевной взялся играть роль посаженного родителя невесты.

– Наш товар ценнее всего вашего купца с его потрохами! – горячился Прокоп Силантьич после стакана казённой водки. – Мы ещё вам телегу навоза дадим, только чтобы к нам ни ногой больше! Ишь, что удумали! Ты лучше вдовушку, которая с дитёнками, засватай, туда свой выводок пусти, вот и будет у вас коммуна, холера тебя бери! А то невинную красоту в этот бедлам? Да за такими красавицами, как мои соседки, из самого уездного города охвицера приедут в каретах на тройках! А мы ещё подумаем, поломаемся: соглашаться, ай нет? Выкупу потребуем, а как же!

Ой, и смех и грех с этим дедом. И скажет же: охвицера приедут! Никто им не нужен, кроме Данилки с Ефимкой.

Приданого нет, но и что? Что ж они, перестарки или страшилищи лицом вышли? Иль лодыри несусветные? Иль неумехи, перекреститься по хозяйству не могут? Неужто такая безысходность? Вон соседи в армии, даст Бог вернутся, и всё у них наладится.

А то в примаки один пытался пристать. С Борков. Мол, со старшим братом не смог поделить родительское наследие, вот и вынужден прибиваться в примы. Часто по вечерам наведывался, надоел прямо. Тоже от ворот поворот получил, и снова не без помощи Прокопа Силантьевича.

– Там, мил человек, тебе родителями нажитого не досталось, так ты позарился на девичье? А сам заработать не пробовал? Аль руки не из того места растут? Аль головка не к тому месту прикручена? Изыди, антихрист, пока я тебя батожком не оженил!

А всего сильней боялись сёстры разлуки. Кто-то из них выйдет замуж, а что делать вторая будет? Одна? Как она жить будет? Вот то-то и оно! Если уж замуж выходить Бог сподобит, так только вместе, разом. А коль уж нет, то на нет и суда нет. Обе останутся в девках, в вековухах доживать жизнь свою будут, только друг дружку в беде, в одиночестве не оставят.

Часто длинными зимними вечерами сёстры и так и этак представляли своё будущее, и всякий раз оно было связано с Ефимом и Данилкой. Может, потому что парни перед войной оберегали их, заступались перед деревенскими, в обиду не давали? Были всё время перед глазами, как братья родные. И, может, потому они ближе, роднее. С детства, как себя помнят, ребята рядом были, плохого слова в их адрес не сказали. Других не ведали, старались не общаться ни с кем, всё одни да всё сами.

А тут, слава Богу, вернулись живыми и здоровыми. Признались друг дружке, что всё ж таки Фимка им больше глянется. Правда, и Данилка парень хоть куда, но вот почему-то душа больше лежит к Ефимке. Кажется он им более надёжным, более самостоятельным, более рассудительным. А Данилка? Что-то есть у него такое простецкое, легкомысленное. Всё бы ему шутки шутить, а не о серьёзном говорить. Но и положиться на него можно смело. Парень – кремень! Сказал – сделал!

Когда первый раз увидели их в солдатской форме, так и зарделись, засмущались, сердечки заёкали, затрепетали. Поняли, душой поняли, сердцем девичьим поняли, что не зря о них думали, ждали, в мыслях были вместе. А вот теперь, сегодня должно всё решиться, определиться. Потому и волнение. Не каждый же день такие серьёзные дела делаются.

– Марфа, сестричка, идут! – Глаша забегала по избе, не знала, за что взяться, что делать. – Ой, боженьки, идут, иду-у-ут.

– Может, на улку, там встретить? – старшая не меньше младшей волновалась. – Хотя ладно, садись на скамейку, сидим. Всё ли правильно у нас, а, сестричка? – с волнением в очередной раз окинула взглядом хату.

– Ты только не волнуйся, Марфушка, не волнуйся. Всё хорошо у нас, всё хорошо.

– А я и не волнуюсь. Это ты волнуешься.

– Ой, что сейчас будет? – Глафира зажала рот ладошкой, с волнением уставилась на входную дверь.

Вот парни мелькнули в окне, в сенях послышались их шаги, голоса.

– Господи, спаси и помилуй, – успели перекреститься, прежде чем дверь открылась и на пороге появился Данила.

За ним, будто стесняясь, вошёл Ефим, снял шапку, поздоровался первым.

– Ну, здравствуйте, соседушки наши ненаглядные, – и протянул руку сначала Марфе, а потом и Глашке.

– А я вас обниму да поцелую, – Данила сгрёб Глашку, но та увернулась, и поцелуй пришёлся в щёку.

– А сейчас дайте мою Марфушку, золотце моё, иди ко мне, – обнял девушку, поцеловал в губы. – Вот об этом дне я всё время и мечтал, – и довольный сразу сел за стол.

– Проходите, проходите, гостьюшки дорогие, – Марфа принялась приглашать парней за стол, хотя Данила уже сидел там. – Проходи, проходи, Ефимушка, садись вот сюда.

Парни сели, девушки принялись бегать за ширму и обратно к столу.