Валентин Гнатюк - Руны Вещего Олега

– А куда мы плывём? – тихим голосом спросил Калинка. Он впервые в жизни оказался на такой большой лодье и увидел отдаляющийся берег со стороны моря.

А Звенислава молчала, потому что сердце зашлось такой тоской и печалью, что она не могла вымолвить ни слова, только крепче прижимала к себе худенькое тельце в рваной и грязной рубашонке и гладила давно не чёсаную голову мальца. В отличие от него она остро ощутила, что, может, больше никогда не увидит родной земли, синевы моря за белыми скалами и никого из родных и близких людей, кроме этого искалеченного ради прихоти и купеческой выгоды юного существа, роднее которого отныне нет никого. Свежий морской ветер холодил тело, но не дарил облегчения, дышать стало совсем тяжко, будто крепкими обручами сковало грудь. Она глядела на уходящую вдаль землю, но видела её теперь размытой сквозь пелену горячих слёз. Простое слово «никогда» вдруг предстало во всей своей ясной и страшной сути: ни-ког-да – это значит без единой надежды на когда-нибудь! В очах потемнело, ноги подкосились, и, чтобы не рухнуть на настил, она с трудом, медленно села.

– Что с тобой? – Сквозь набежавшую на сознание черноту пробились встревоженные детские всхлипы. – Не умирай, только не умирай, я без тебя тоже умру, – тихо причитал малец, прижимаясь мокрыми от слёз ланитами к её груди. – Не бросай меня, слышишь, Звенислава…

Сознание медленно возвращалось, полонянка ощутила свежий морской ветер на челе и доверчиво свернувшееся рядом комочком тело Калинки. Берег виднелся слева в сизой дымке, и нигде не было видно второго корабля с рабами.

– Лодья туда ушла, – заметив её ищущий взгляд, указала одна из девиц.

«Значит, попади мы на разные суда, – мелькнуло у юной полонянки, – то навсегда удалялись бы теперь друг от друга…»

Их путь в неизвестность был долгим. Плыли на полночь, потом на полуночный восход, а потом и вовсе покинули море, войдя в реку. Вверх по реке взрослые рабы и лодейщики тащили лодью, а потом ещё перетаскивали волоком на катках, пока не спустили в большую и широкую реку. Всё время тяжкой работы кормили их плохо, пленники исхудали, одежда их вовсе обветшала. Но после переволока и спуска на воды необычайно широкой реки всё изменилось. Теперь лодья шла по течению, тащить её не было нужды. Кормить их стали лучше. Рыбы в большой реке было столь много, что рыбаки брали для продажи только лучшую, а остальную выбрасывали обратно или за сущий бесценок продавали на корм скоту, если случался покупатель. Таким покупателем и стал их купец-жидовин. Отъедаясь на жирной юшке и варёной рыбе, безо всякой работы, пленники быстро приходили в себя, становились справными. На бесчисленных островках и в заводях водилось столько различных птиц, что их стаи затмевали собой солнце, многих таврорусы видывали впервые. Даже несчастный Калинка ожил и своим синим удивленным взглядом разглядывал эти чудеса и на время забывал о своей горькой участи. После узких рукавов и проток лодья вновь вырвалась на настоящий морской простор. Когда на едва различимом с правой стороны берегу показались синие горы, старый торговец принялся ещё раз осматривать каждого раба, что-то прикидывая и бормоча на своём языке, и все почувствовали, что это означает скорый конец путешествия в неизвестную землю, от которой рабам вряд ли стоило ожидать чего-то хорошего. Но человек устроен так, что всегда надеется на лучшее. Большинство из них, пройдя через смерть близких, разлуку с родиной, унижение и мерзость неволи, почти примирились со своей долей и теперь мечтали, чтобы тот новый хозяин, который их купит, был лучше и добрее прежнего.

Ранним утром, спустившись к небольшой реке, волхв Хорыга со своим потворником – крепким отроком лет четырнадцати – прошли к старой деревянной баньке-мовнице, срубленной прямо на берегу, чтобы далеко не таскать воду. А воды требовалось изрядно, поскольку в сей мовнице не только парились сами, но и лечили людей. Пройдя по небольшому мостку, волхв с отроком привычно совершили омовение. Затем отрок взял прислонённое к стенке мовницы бревно в простую сажень длиной и принялся приседать с ним, поднимать, вертеть в руках, наклоняться и подкидывать его вверх. Тут же лежало несколько больших и малых каменьев для разных управ, которые развивают силу и ловкость. Пять лет тому он мальцом начал делать эти управы вместе с отцом Хорыгой.

Закончив с управами и встретив восход животворящего Солнца, простлавшего по воде золотисто-розовую дорожку, отрок, разоблачившись, легко пробежал по толстому бревну, лежавшему одним концом на берегу и зажатому с двух сторон забитыми в берег кольями, а другим концом – на скрещённых жердях, вбитых в песчаное дно. Взмахнув руками и, подобно птице, взвившись в утренний свежий воздух, через мгновение он почти без всплеска вонзился в розовую плоть курящейся туманом реки. Отрок долго плыл под водой, наслаждаясь её тихой и упругой стихией. Потом, с шумом вынырнув средь разлитых по воде багрянцев рождающегося дня, он быстро поплыл, впитывая крепким молодым телом первые лучи восходящего светила и мягкую податливость воды. Вместе с телом мощь воды и солнца наполнила радостью и чаровной силой сердце и самую душу. Оказавшись на берегу, юный потворник несколько раз «поиграл» силой, подаренной ему Водяным и Хорсом, посылая её то от рук к ногам, то из чрева сразу во все конечности, и, одевшись, присоединился к учителю. Они заторопились обратно к своей лесной избушке, стоящей на небольшой полянке среди дубов, сосен и диких груш, в сотне шагов от реки.

Здесь, разделив промеж собой нехитрую снедь, волхв и его потворник, что у кудесников значит помощник, владеющий уже целительской наукой настолько, что может сам творить кое-какую волшбу и помогать при лечёбе целителю, принялись за прерванное накануне дело. Они стали готовить и укладывать в холщовый мешок древние свитки из бересты и кожи, а также связки дощечек, тщательно перемежая их сухими травами, чтобы ни грызуны, ни древоточцы не могли причинить урона бесценным письменам. В избушке стоял густой горько-пряный дух хвои, пижмы, донника и иных трав, что отпугивают вредителей.

– Прости, отче, но мыслю, зря ты с людьми княжескими повздорил, когда мы в Киев ходили, так беду накликать недолго, – рассудительно, незаметно для себя подлаживаясь под манеру и голос старого волхва, молвил его основательный ученик.

– Эх, брат Дубок, неможно уже терпеть, когда самую душу древнюю из народа принудительно изымают. Ежели все молчать будут, так и Русь вся под Визанщину ляжет! – с горечью ответил кудесник, не прекращая работы.

– Добре, что люди нас от княжеских воев защитили, стеной стали, а потом вывели с торжища задворками, иначе могли нас там и прикончить, – озабоченно продолжал Дубок, тщательно оборачивая две связки дощечек чистой холстиной и помещая их в мешок.