Михаил Ишков - Адриан

«Теперь, – сообщал Турбон, – толпы безумцев движутся в сторону Александрии на помощь своим единоверцам в Египте…»

В донесениях с Кипра описывались ужасы, вполне сравнимые с теми, что происходили в Кирене. Местные иудеи под предводительством некоего Артемиона разрушили столицу острова, город Саламин, и вырезали все его население. Зарезанных жителей насчитали двести сорок тысяч. Озлобление по поводу этих жестокостей было таково, что киприоты решили изгнать евреев со своего острова навечно; даже еврей, выброшенный на берег во время шторма, предавался смерти.

В Египте мятеж очень скоро превратился во вполне регулярную войну между приверженцами иудейского культа и всеми остальными жителями провинции. Сначала восставшие имели успех. Префект Египта Корнелий Луп вынужден был отступить. В Александрии началась паника. Мятежники принялись лихорадочно возводить крепостные сооружения вокруг своих кварталов, для чего они разрушили замечательный храм Немезиды, построенный божественным Цезарем. Правда, греческое население города, в отличие от Кирен, сумело защитить себя и организовать оборону. Все греки и римляне нижнего Египта укрылись вместе с Лупом в самом городе, из которого устроили укрепленный лагерь.

В начале весны к Александрии приблизилась орда обезумевших евреев из Киренаики. Целью Лукаса было объединение со своими единоверцами в Египте, оттуда они намеревались двинуться в Иудею. Хвала богам, Марку Турбону и его когортам удалось в боевых порядках встретить бунтовщиков, а затем разгромить их. Избиение было поголовным. Легионеры никого не щадили. В резне участвовали все, даже обозники, рабы и лагерные шлюхи. Киренаикские бандиты рассеялись по всему Египту, вплоть до священной Фиваиды (в среднем течении Нила), и везде их безжалостно и зверски убивали. Никто из безумцев даже не пытался просить пощады. Они сами бросались на мечи, в пламя костров, воспевая своего бога, якобы не бросившего их в несчастии и доказавшего, что его царство близко.

В те же дни Лупу удалось окончательно подавить очаги сопротивления и в самой Александрии. Прорвавшиеся в сторону Иудеи евреи укрылись в пустынях Синая, где, невзирая ни на какие трудности, стремились добраться до стоянок мятежных арабов, называя их «братьями».

Всю зиму караван с императором и его семьей, с ближайшими к нему людьми, под охраной сингуляриев неторопливо двигался в сторону Антиохии. Несмотря на то, что Траян чувствовал себя все хуже и хуже, маршрут, по совету Адриана, выбрали по северной дуге полумесяца – вверх по течению Евфрата до Дура-Эвропоса, затем на запад к Пальмире, возле которой размещался Шестнадцатый Флавиев легион, сумевший отстоять этот важный стратегический пункт. Следовать южным, значительно более коротким, путем, в направлении Мертвого моря и столицы провинции Аравия Петры не позволяли взбунтовавшие арабские племена.

Путь пролегал по берегу Евфрата, где совсем недавно прошли войска Лузия Квиета. Через две недели, в канун декабрьских календ (30 ноября), караван добрался до развалин Вавилона. Где-то здесь Ларций разговаривал с крестьянином, который предупредил римского патриция, мол, «еще не вечер». Хотелось найти крестьянина, поговорить, обсудить создавшееся положение. Это было безнадежное занятие, так как отыскать живую душу в тех местах, где побывали чернокожие мавританцы и прочие дикари из Сарматии и Фракии, а также солдаты из регулярных легионов, было невозможно. Деревни были сожжены, города обезлюдели. По дорогам валялись трупы, части трупов, на перекрестках горками возвышались отрезанные головы. Дороги, по которым прошли варвары, можно было отследить по распятым вниз головой жертвам. Легионеры – цвет римской армии! – все-таки старались соблюдать приличия и подвешивали жертвы на столбах вниз ногами. Правда, эти тоже не брезговали обматывать ноги несчастных паклей, пропитанной смолой, а затем поджигать паклю. Многих по скифскому обычаю скальпировали. Хватало также несчастных, чьи головы были притянуты к ступням веревками или ремнями. В таком виде их оставляли на солнцепеке умирать.

Между тем солнышко с каждым днем набирало силу. Дороги окутывал нестерпимый смрад. Императрице вскоре наскучило любоваться однообразными невеселыми пейзажами, и она настойчиво потребовала от супруга, чтобы тот приказал Квиету умерить пыл, иначе будет просто незачем воевать за эти земли. Императрица также настояла, чтобы Квиет запретил перепиливание жертв пеньковыми веревками, до чего были охочи варвары, набранные в Испании.

Лузий исполнил приказ. Теперь по дорогам шли пленные, обращенные в рабство. На подобные транспорты постоянно нападали кочевники-арабы, отбивали пленных.

Вообще, кочевники очень досаждали римлянам. В ставке скоро возобладало убеждение, что именно от них исходила наибольшая опасность для оккупационной армии. Летучие отряды бедуинов днем и ночью висели на караванных путях. В многочисленных донесениях постоянно сообщалось о нападении кочевников на мелкие римские отряды. Впрочем, Лонгу и другим командирам, сопровождавшим хворого императора, не нужны были письменные свидетельства, чтобы лично убедиться в день ото дня сгущавшейся опасности. На горизонте, по вершинам пологих холмов, среди обветренных бесплодных скал, среди спаленных построек и за оплывшими городскими стенами древних городов то и дело появлялись отряды всадников в свободных, полностью закрывавших их одеждах. Их численность постоянно увеличивалось, они висели над обозом, как мухи над выгребной ямой.

Не в пример братьям-евреям, арабы, храбрые и умелые наездники, нападали внезапно, всегда после долгих и утомляющих охрану наскоков. Само нападение производили либо с приближением темноты, либо перед самым рассветом, но всегда внезапно. В течение дня обстреливали караван стрелами, досаждали наскоками и тут же исчезали. Всякие попытки догнать нападавших оказывались бесполезными. В бою, лицом к лицу с противником, бедуины были слабоваты и более рассчитывали на прыть своих скакунов, чем на силу собственных рук. Дрались копьями, холодное оружие применяли неохотно и только оказавшись в безвыходном положении. Их кривые кинжалы для хорошо подготовленного конного бойца опасности не представляли. После каждого такого налета в караване недосчитывались нескольких человек.

Ларция Лонга восхищали их кони, позволявшие арабам не только безнаказанно уходить от погони, но и устраивать скачки под самым носом у его гвардейцев. Ловкость, с какой наездники обращались со своими скакунами, поражала не менее чем сами скакуны, рослые, тонконогие и, как оказалось, куда более быстрые и выносливые, чем кони его сингуляриев. Впечатляло презрение кочевников к смерти – рискуя оказаться в плену, араб первым делом убивал своего коня и только потом перерезал себе горло.