Ноэми Норд - Власть Зверобога. Выживание

Я взобралась вверх по стволу и уселась в удобную развилку между ветвей. Это гнездо я нашла в прошлом году. Большой синепер сплел его из гибких ветвей и укрыл дно голубым пухом и лепестками орхидей.

Крупные синеперы в наших краях давно перевелись. Никто не помнит этих удивительных птиц. Лишь по обнаруженным перьям можно представить насколько они были красивы.

В гнезде можно было калачиком свернуться на дне. Стволы качались и баюкали, густые ветви усмиряли зной. Ни один человек не догадался бы меня здесь искать.

Верещи от ярости и топай ногами, Жабий жрец, проклинай мои синие косы и красоту. И ты, Крученая Губа, ищи, сколько хочешь, бегай по чужим домам, заглядывай под кровати и кричи: «Рабыня сбежала! К ноге надо было жернов прицепить!»

Сойдите с ума. Не вернусь. Я вытащила из-за пояса любимую трубку. Мамину. Из тайного сундучка. Я набила ее размятыми стручками маккао и с удовольствием затянулась горячим дымком.

Закрыла глаза… поперхнулась… О, маккао, исцели сердце, усыпи навсегда… Разве я виновата? Люди глупы с рождения, но они еще больше глупеют, когда собираются в стаи.

Незаметно я заснула… Погрузилась во тьму…

Мир вокруг меня или ад?

О, боже… Я все-таки вывалилась из гнезда, и Жабий жрец, поймав летящее тело, схватил за плечи и развернул лицом к себе. Чудовищные обвинения разорвали сердце.

– Глаза Кецалькоатля не позволят скрыться. Пришла пора. Собирайся. Ты узнаешь, что делают с теми, кто нарушил табу. Не вырывайся. Усмири гордость. На скале Виноватых Женщин мы останемся наедине, и ты познаешь тайны, скрытые от разума человека. Страдание – душа богов. Твой плач усладит сердце Пернатого Змея долгим блужданием по лабиринту боли.

Он связал руки и привел на скалу Виноватых Женщин.

Там не было костей, их давно растащили грифы, лишь ветер гонял между камней охапки волос, переплетенные сухими цветами и перьями. Длинные ленты выцвели на солнце и тянулись, трепеща, в небо, словно пытались улететь.

«Что сделает со мной бог? Раздробит мои кости? Выклюет глаза? Или вырвет когтями сердце? А может быть, высосет мозг?»

Палач сказал:

«Когда Кецаткоатль прикоснется губами к губам, ваши души сольются и познают единство. Соединится низкое и высокое. Горькое и сладкое. Искупление и грех. Они смешаются, как серая земля с асбестом».

«И грянет взрыв?»

«Взрыв не убьет тебя. Лишь распалит. Ты ослепнешь. Превратишься в белую глину для моих рук».

«Ты тоже бог?»

«Я мастер музыки, которую любит скала Виноватых Женщин. Я буду долго играть. А потом размозжу хребет с одного раза – не успеешь крикнуть, увидишь собственные кости».

Жабий жрец поднял топор, на острие которого красовалась выточенное сердце кетсаля, и сказал:

«Бог – страдание. Накорми страхом, и он улыбнется людям».

Громко хрустнули позвонки, оборвался столб мозга. Умерли руки и ноги, пальцы впились в каменную пыль. Хруст костей отделил боль от разума.

Брызги крови жадно выпил песок.

Топор упал.

Зрачки отразили зрачки. Лицо жреца закрыло небо.

Мысли заговорили без слов:

«Ты не напугана. В глазах нет боли. Я жду. Безумствуй, требуй, умоляй!»

«Обратной дороги нет – вот моя боль. Остального не боюсь».

«Боги ждут слез».

«Не дождутся. Лучше убей!»

«Пернатый Змей молчит. Накорми бога».

«Чем?»

«Человеческий страх – сладчайшее из яств».

«Я отравлю его насмерть».

«Нам нужен дождь. Моли о нем. Кричи. Страдай!»

Жабий жрец повесил ритуальный топор на пояс, с лезвия скатилась тяжелая капля.

Кровь. Чья кровь?

Тень синих перьев скользнула по бесчувственному телу, даруя прохладу пересохшим губам.

«Что сделал ты со мной?»

«То, что никто не посмел».

Жрец наклонился к лицу, язык вывалился из норы, обрамленной гнилыми зубами. Он облизал соль с моих щек и лба».

«Ни слезинки не нашел».

«Уйди!»

«Так говорят все женщины. Ты не разжалобишь меня».

Мерзкие пальцы поползли по груди, сорвали пояс, коснулись бедер.

«Я жаждал ввести тебя в дом женой».

Еще одна тяжелая багровая капля зашипела на раскаленном песке.

Жрец поднялся. Черный вопль, расколовший небо, смел грязную тень прочь, обратив ее крестиком улетающего грифа над головой. Я осталась одна.

Зрачки глядели на солнце, огонь расплавлял дно глаз. Ослепнуть – лучшая награда перед встречей с жестоким богом.

Он должен прийти. Он не спешил. Я высыхала от жажды, как змея на раскаленном песке.

Я ждала.

Час. Два. Три.

Солнце уже скрылось за скалой Виноватых Женщин, а бог не появлялся.

Тени острых вершин удлинились и заслонили раскаленное тело от пекла. Юркая ящерка промелькнула и скрылась в камнях, гриф снизил круги, и тень широких крыльев освежила лицо.

Кто-то задел веки – я открыла глаза.

Маленькая игуана испуганно отпрянула от лица. Чешуйки на боках блеснули ослепительным изумрудом.

Я вспомнила эту маленькую ящерицу.

Храбрый Лис ловил малюток голыми руками и насаживал на острые ветки. Ящерки медленно коптились в дыме костра, их сок стекал на угли. Юноша, запрокинув лицо, слизывал летящие масляные капли, и с хрустом перемалывал зубами вяленые хвосты:

– Мое тело станет таким же выносливым, живучим и ловким, как тело игуаны, – хвалился он. – Но и о твоем теле надо позаботиться. Эту, самую жирную ящерицу, я приготовлю для тебя. Вырастешь – будешь быстрой и плодовитой, как игуана.

Вытащив добычу из мешка, он удивился:

«Погляди. У ящерицы синие глаза».

«Отпусти ее. У мамы такие глаза. И у меня. У нас одна кровь».

«Смеешься! Человек не родня игуанам».

«А вот и родня!» – я вытряхнула мешок, и стайка пленниц скрылась в камнях.

«Это глупо, – сказал Храбрый Лис. – Все равно их поймают братья.

«Не поймают. Игуаны умные. Им хватит одного урока, чтобы впредь вам не попадаться».

Маленькая игуана снова коснулась моего лба.

Пусть бы она вонзила зубы в глаза, пусть бы прокусила жилы. Я устала умирать. Тело покрылось волдырями. Солнечные лучи прожарили его до костей. Острые грани песчинок сверкали, как маленькие стрелы, и горели острее граней алмаза, ярче золы из костра.

Снова быстрая тень разбудила меня.

Игуана была не одна. На моих плечах и груди сидела целая стайка ящериц, и все, не мигая, наблюдали за мной.

Игуана замирает на месте, когда чего-то боится. Мелкие ящерки опасаются любого шороха, страшатся собственной тени. Шевельнусь – и малютки вмиг исчезнут, превратятся в высохшие корешки. А некоторые могут стать прозрачными, как кусок хрусталя.

Я открыла глаза.

Игуана приблизилась и показалась мне величиной с дракона. Ее спина закрыла горизонт, в каждой чешуйке отразились мои испуганные глаза. Ресницы дрожали, к губам прилипли раскаленные песчинки.