Луиза Мюльбах - Шестая жена короля Генриха VIII

Кранмер стоял у стены и в печальном раздумье смотрел на портрет Генриха Восьмого, писанный мастерской рукой Гольбейна. И когда он смотрел на эту фигуру, выражавшую бездну истинно королевского величия и жестокости, когда вглядывался в эти глаза, смотревшие с мрачной строгостью, в эти губы, которые улыбались в одно и то же время и приветливо, и грозно, его охватило глубокое сочувствие к молодой женщине, которую он сегодня благословил на… блестящее несчастье. Он вспомнил, как ему пришлось уже вести к брачному алтарю и благословлять супружество двух прежних жен короля, а потом сопутствовать им обеим, когда они всходили на ступени эшафота.

Как легко могла подпасть достойная всякого сочувствия юная супруга короля такой же мрачной участи; как легко могла Екатерина Парр, подобно Анне Болейн и Екатерине Говард, заплатить за краткие часы блеска позорной смертью!.. Достаточно одного неосторожного слова, взгляда, улыбки – и она погибнет, так как подозрительность короля была безгранична и его жестокость не находила достойного наказания для того, кем он считал себя оскорбленным.

Вот какие мысли занимали епископа Кранмера. Они смягчили его и расправили на лбу суровые складки.

Теперь он уже сам улыбнулся тому неудовольствию, которое испытал незадолго пред этим, и сам упрекал себя в легкомысленном отношении к святости своего призвания, так как не выказал никакой готовности пойти навстречу своему врагу с попыткой примирения.

Кранмер знал очень хорошо, что Гардинер был его врагом; последний достаточно часто доказывал ему это своими поступками, хотя на словах и старался выказать расположение.

Но если Гардинер даже и ненавидел его, то из этого не следовало, что он, Кранмер, должен отвечать ему такой же ненавистью, что, презрев заветы своего высокого призвания, он имеет право назвать своим врагом того, кого должен был бы любить и почитать, как собрата.

Поэтому благородный Кранмер устыдился своего минутного недовольства. Ласковая улыбка осветила его спокойное лицо. С полной достоинства кротостью и нежной ласковостью он прошел через комнату, направляясь к епископу винчестерскому Гардинеру.

Тот посмотрел на него мрачным взглядом и, не отходя от оконной ниши, в которой стоял, стал поджидать, пока Кранмер подойдет к нему. Когда он посмотрел в это благородное, улыбающееся лицо, им овладело такое чувство, которое заставляло руки сжиматься в кулаки, от которого так и подмывало ударить этого человека, дерзавшего соперничать с ним в славе и почестях. Но в решительный момент Гардинеру пришло в голову, что в данную минуту Кранмер все-таки является фаворитом короля, так что с ним приходится быть осторожным. Поэтому он затаил в сердце свои дикие желания и заставил свое лицо принять обычное, серьезное и непроницаемое выражение.

Теперь Кранмер вплотную подошел к Гардинеру, и его светлый, сияющий взор остановился на мрачной фигуре.

– Ваше преосвященство, я подхожу к вам с тем, – заговорил Кранмер кротким, благозвучным голосом, – чтобы сказать вам, насколько я от всего сердца желаю, чтобы королева избрала вас своим духовником и пастырем души, и уверить вас, что в этом случае в моей душе не будет ни малейшего недовольства. Я отлично пойму, если ее величество изберет в свои духовники такого выдающегося и уважаемого священнослужителя, как вы, и все уважение и почтение, которое я питаю к вам, не сможет не увеличиться еще благодаря этому. Так позвольте же мне скрепить сказанное рукопожатием.

Он протянул Гардинеру руку, но последний, очень небрежно ответив на рукопожатие, сказал:

– Вы очень великодушны, ваше преосвященство, и в то же время вы – очень тонкий дипломат, так как хотите просто очень искусным и остроумным способом показать, что мне следует делать, если королева изберет пастырем души именно вас. А что она сделает это, вы знаете так же хорошо, как и я. Поэтому для меня просто унизительно стоять здесь из пустого требования этикета и ждать, выберут меня или с презрением оттолкнут в сторону.

– Но почему вы смотрите на все это дело с такой мрачной стороны? – кротко спросил Кранмер. – Почему вы хотите непременно усмотреть выражение презрения в том, что не вас выберут на такую должность, которую замещают не по заслугам или отличиям, а просто по индивидуальной симпатии молодой женщины?

– А, так вы признаетесь, что меня не выберут! – воскликнул Гардинер с злой усмешкой.

– Я уже сказал вам, что не имею ни малейшего понятия о желании и намерениях королевы, и мне кажется, что привычка епископа кентерберийского всегда говорить правду известна всем.

– Разумеется, это все знают… Но ведь все также знают, что Екатерина Парр была самой пламенной поклонницей епископа кентерберийского и что теперь, когда она добилась своих целей и стала королевой, она сочтет своим долгом выказать ему свою благодарность.

– Вы намекаете на то, что я сделал ее королевой? – воскликнул Кранмер. – Но уверяю вас, ваше преосвященство, что и в данном случае, как и во многих касающихся меня вещах, вы плохо осведомлены.

– Возможно, – холодно возразил Гардинер. – Во всяком случае можно не сомневаться, что юная королева является пламенной защитницей этой подлой новой религии, которая подобно чуме распространилась из Германии по всей Европе, принеся с собою порчу и растление для всего христианского мира. Да, Екатерина Парр, теперешняя королева, склоняется к учению того самого еретика, которого святой отец поразил громом своего отлучения; она всей душой предана реформации!

– Вы забываете, – с тонкой усмешкой сказал Кранмер, – что гром этого отлучения поразил и голову нашего короля и что он так же мало повредил Генриху Восьмому, как и Лютеру. Кроме того, осмелюсь напомнить вам, что мы не называем больше римского папу «святым отцом» и что вы сами признали короля главой церкви.

Гардинер отвернулся, чтобы не дать заметить недовольство, гнев, исказившие его лицо. Он чувствовал, что зашел слишком далеко и открыл слишком много из области своих сокровенных мыслей. Но его пылкая, страстная натура не всегда могла сдерживаться, и хотя обыкновенно он и бывал тонким дипломатом и гибким придворным, по временам наступали моменты, когда священник-фанатик одерживал в нем верх над придворным и дипломат был побеждаем служителем церкви.

Кранмер сочувствовал замешательству Гардинера и, следуя естественной доброте своего сердца, сказал:

– Давайте не будем здесь спорить о догматах и решать вопрос, кто более заблуждается – папа или Лютер. Мы находимся в приемной молодой королевы, так давайте же займемся немного судьбой этой женщины, которую Господь избрал для блестящей участи.

– Блестящей? – переспросил Гардинер, пожимая плечами. – Знаете, давайте-ка сначала подождем конца ее жизненного пути, а потом уже станем судить, был ли он блестящим… Уже много королев входило сюда с уверенностью, что будут почивать на розах и миртах, но наступал момент, когда им приходилось убеждаться, что их ложе было пылающим костром, сжегшим их тело.