Наталья Колобова - Прелестник

– Да, вершина счастья и радости, – подхватил Люсьен. – А во второй сцене я предлагаю разыграть смерть Эвридики.

– А отчего она умерла? – тихо спросила Мари.

– Ее укусила змея, – пояснил Люсьен и, повышая голос, продолжал: – И тут появляюсь я, с загробным лицом, и утаскиваю Эвридику под землю.

– Да, прямо из моих объятий, – грустно подтвердил Луи.

Мари так напряженно слушала их, что маркиз с улыбкой заметил:

– Не бойся, Мари, он утащит тебя понарошку. А в третьей сцене я спущусь в его царство и буду петь до тех пор, пока Плутон и Прозерпина не заплачут от счастья и не позволят мне взять тебя с собой.

– Рано торжествуешь, Орфей, – продолжая игру, произнес Люсьен, – ты, как все смертные, нетерпелив и безумно влюблен. Я это знаю и поэтому поставлю тебе роковое условие: не оборачивайся, пока не приведешь свою жену домой.

– Увы мне, увы! – воскликнул маркиз. – Я сам во всем виноват. Мари, я возьму тебя за руку, крепко-крепко, и поведу тебя прочь от этого разбойника, который разлучает влюбленных. Но ты знаешь, я человек, я слаб и непостоянен. Я оглянусь на самом пороге подземного мира, когда лучи солнца уже осветят нас. Я оглянусь и буду счастлив всего лишь мгновение, но счастлив так, как никто и никогда, потому что в следующий миг я потеряю тебя, и ты вернешься в его мрачную обитель. А я буду звать тебя, и в моих песнях зазвучит утраченное счастье.

Наступило молчание. Все трое задумались о чем-то. Тишину нарушали птицы, перекликающиеся в ветвях. И совсем неожиданно прозвучал вопрос Мари:

– А долго ли они были счастливы?

– Это всего лишь миф, сказка, – снисходительно сказал Люсьен, удивляясь ее наивности.

Но Луи понял иначе. Он, все еще пребывая в задумчивости, ответил:

– Нет, Мари. В том-то и дело, что недолго. Эвридика сошла в царство теней совсем молодой. Может, у них была всего лишь одна брачная ночь, кто знает? Главное в том, что они любили друг друга.

– И ничего нельзя изменить?

– В этом и суть. Ну что ж, осталось написать текст, придумать костюмы и декорации, подобрать музыку – и можно репетировать. И не забудьте найти Прозерпину, – сказал он уже Люсьену.

А вечером, когда Мари уже убирала пяльцы, в боковую дверь постучали. Мари подошла и открыла ее. На пороге – Луи.

– Ты не спишь? – спросил он тихо.

– Нет.

– Надо поговорить, – сказал маркиз и вернулся в свою комнату.

Мари вошла к нему. У Луи на столе горели две свечи, лежало несколько листков бумаги и перо. Маркиз сидел в кресле, устремив взгляд на девушку, и внезапно спросил:

– Интересно знать, а ты хоть немного думала о моем позавчерашнем предложении?

Мари даже перепугалась.

– Отвечай, – потребовал он с невероятной строгостью.

– Мне кажется, сударь, я вполне ясно изложила вам мое мнение. Я ваша горничная и буду служить вам добросовестно, но не требуйте от меня невозможного. То, что вы изволили мне предложить – непорядочно, и мне горько думать, что вы способны на такую низость.

– Прекрасно, я не сомневался, что услышу именно то, что услышал, – улыбаясь, спокойно произнес он, становясь опять ангелом, и Мари осталась в недоумении.

Луи не дал ей опомниться и радостно сообщил:

– А я пытаюсь написать первую сцену.

– Помилуйте, уже так поздно.

– Ну и что. Я все равно не могу уснуть. А ты думаешь о нашем спектакле?

– Немного.

– Послушай, дорогая, ты не можешь быть такой «замороженной», – Луи порывисто поднялся и подошел ближе. – Ты хоть чуть-чуть представляешь себя на сцене?

– Если честно, нет.

– А надо представить. Что ты будешь делать, что говорить… Короче, ты должна войти в образ.

– Прямо сейчас? – невозмутимо спросила она.

– Да когда угодно, милая. Ты прелесть. А что же ты наденешь на себя?

– Я думаю, это не главный вопрос.

– Но весьма существенный…и, кроме того, эта прическа не пойдет. В первой сцене мы уберем твои волосы на древний манер, а потом… а ну-ка распусти их.

Мари совсем растерялась, сбитая с толку такой активностью Луи.

– Ну же, чего ты боишься?

Она медленно распустила свою косу, в волнении глядя на Луи. Он обошел вокруг девушки и, остановившись, на свое усмотрение поправил несколько прядей.

– Теперь хорошо, – довольно сказал он, – очень хорошо. Мы еще прикрепим живой цветок, и ты будешь настоящей Эвридикой. А глаза… чудо как хороши!

Мари, чтобы отвлечь Луи, поинтересовалась:

– А вы, сударь, уже знаете, что делать на сцене?

– Я? За меня не волнуйся. Я буду рядом с тобой, буду прославлять твою красоту в песне, а ты подаришь мне улыбки. Нам будут петь гименей – ну, это свадебная песня, – и мы должны сиять от счастья. Это в первой сцене. Согласна?

– Хорошо, ваша светлость.

– Ты можешь звать меня по имени.

Она только смотрела.

– Когда-нибудь сможешь, – заверил маркиз, – а сейчас иди спать. Может быть, завтра начнем репетировать.

Луи поднес к губам ее руку и, поцеловав, пожелал покойной ночи.

Дело пошло как нельзя лучше. С изобретательностью Луи и познаниями Люсьена подготовка спектакля продвигалась очень быстро.

На первых репетициях все было не так, как хотелось, но постепенно «актеры» достигали совершенства в своих ролях. Луи, казалось, сросся со своим образом и, даже когда не репетировал, почти не расставался с «лирой» (лютней). Он был на сцене так же непредсказуем, как и в жизни, поэтому его партнерше приходилось нелегко. Люсьену хорошо давалась суровость владыки загробного мира, а на роль Прозерпины выбрали тоже одну из горничных, темноволосую и черноглазую.

Очень скоро артисты примерили костюмы. Луи необычно смотрелся в длинных белых одеждах. И когда он в руке держал «лиру», с него запросто можно было писать Аполлона-мусагета. [2] Мусагет – предводитель муз. У Люсьена были тоже свободные длинные одежды, но только черного цвета. А Мари нарядили в легкое покрывало, мягкими складками облегающее ее фигуру. Когда она увидела себя в зеркале, то ужаснулась и ни за что не хотела оставаться в таком наряде. Как всегда, в дело вмешался Луи. Оглядев свою «Эвридику», он пришел в неописуемый восторг и воскликнул:

– Великолепно!

– Но, сударь, – взмолилась Мари, – я не могу появиться в таком платье…

– Это еще почему?

– Мне даже перед вами неудобно…

– Ты просто ослепительна, – заверил ее Луи, – посмотри на статуи. Древние так одевались. Что же тут такого неудобного?

Мари не могла сказать, что ее смущает отсутствие корсажа и что в таком наряде ее фигура выступает весьма рельефно. Однако с Луи бесполезно было спорить. На все доводы он твердил одно: «Прекрасно».

Спектакль был почти готов. Только одно смущало главного затейника всего предприятия: «Эвридика» уж больно холодна. Неубедительна ее любовь. А Луи старался. Его порывистость, любовный пыл вместо того, чтобы заражать Мари, пугали ее. И Луи уже не знал, как ей объяснить. У самого же сердце выпрыгивало, он еле сдерживал себя.