Михаил Ишков - Коммод

Клеандр чуть подтолкнул девушку – та, неожиданно для Перенниса возмущенно и грозно глянула на спальника, потом уже вопрошающе – на брата. Тот расплылся в улыбке, всем видом показывая, что компания добрая, дружеская. Кокцея чуть сдвинулась с места, затем, грациозно приподняв девичью тогу, села на верхнее ложе. На самый краешек верхнего, ближайшего к выходу места.

– Нет, нет, – поднял руку император, – устраивайся рядом со мной, на среднем ложе. Ты заслужила, чтобы тебе оказывали почет.

Кокцея поднялась, села в ногах у императора. Как только раб обслужил гостью – подставил перед ней круглый столик на изогнутых ножках, расставил тарелки, налил вина, Коммод поднял тост за «золотые руки и золотую головку». Затем обратился к Переннису:

– Продолжай, Тигидий.

– Я к тому, что только принцепс имеет право принимать окончательное решение, а мы, его подданные и слуги, обязаны без раздумий выполнять предначертанное. И твое дело, Виктор, – обратился он к охотнику, – исполнить приказ, не сомневаясь и не пытаясь осмыслить его. Более того, твоя обязанность – в меру своих сил помочь цезарю принять верное решение, ничего не пожалеть для него – ни своей головы, ни имущества, ни жизни, как, впрочем, и жизней своих родственников.

– Ну, это ты хватил, – возразил император. – На все про все приказов не хватит. Есть и иные узы, например дружба, привязанность…

– Конечно, великий, – кивнул префект. – Но даже в подобных вещах никто не имеет права отказать принцепсу. Разве не так, Матерн? Вообрази, что произойдет с государством, если каждый решит, что он сам себе голова и исполнение его желаний – это безусловная обязанность других, но только не его самого. Согласись, солдат, что если в армии, в каждом подразделении должен быть один командир, то и в государстве должен существовать человек, которому передаются все полномочия. Я, например, знаю свои права по отношению к вверенным мне солдатам и не желаю переступать границу запретного для меня. Но уже у главнокомандующего эта черта отступает к горизонту – он, например, может казнить тебя за любую провинность, и никто не спросит у него отчета. Если продолжить сравнение, то права повелителя должны уходить за горизонт, то есть нам, простым подданным, не дано в полной мере оценить, чем вправе распорядиться цезарь и чем не вправе.

– Говори яснее, Переннис, – грубо прервал его Матерн.

– Охотно, – без всякой обиды отозвался префект. – Предположим, что цезарь страдает и ему непременно требуется унять душевную боль и тяготы организма. Опять же предположим, что твоя сестра понравилась ему, и он решит оставить ее на сегодняшнюю ночь в своем дворце. Как ты отнесешься к такому обыденному и понятному в мужчине желанию? Решишь ли ты, что какой-то чужак покушается на твое семейное право распоряжаться судьбой сестры, или согласишься, что воля принцепса в этом вопросе священна?

Кокцею бросило в краску. Она вскочила с ложа и выбежала из триклиния. Глаза у Матерна расширились, он даже привстал с ложа. Неожиданно в его взгляде мелькнула злоба.

– Не ершись, Матерн, – осадил его префект. – Что при стало девице, не пристало солдату. Не дерзи и веди себя достойно. Перед тобой твой командир и тот, кто отвечает за судьбу государства. Я же сказал – предположим.

Удивленный Коммод, тоже привставший с ложа, невнятно повторил:

– Ага, предположим…

– Честь сестры для меня дороже жизни! – воскликнул юноша. – Если кто-то осмелится посягнуть на нее, я…

– Не смей договаривать! – выкрикнул префект. – Иначе погубишь и себя, и сестру. Это только предположение, Матерн, и рядом с тобой друзья, желающие до тонкостей разобрать интересный философский вопрос: до какой черты простираются права властителя и что должно удерживать его от произвола?

– Вот именно, – согласился принцепс, – от самого дикого восточного произвола.

Он неожиданно рассмеялся и глянул на Матерна.

– Ты что, всерьез бы отважился поднять на меня руку? – спросил он.

Охотник не ответил. Он отпрянул и изумленно посматривал то на префекта, то на цезаря. Заметив, что оба ведут себя смирно, никто не бросился вслед за сестрой, ни начал выкрикивать гнусных распоряжений: тащи ее в опочивальню, швыряй на кровать! – перевел дух и ответил:

– А то.

Оба – и цезарь, и префект, – рассмеялись. Улыбнулся, точнее жалко оскалился Матерн, прилег на ложе.

– Но это же глупость! – воскликнул Переннис. – Непростительная для такого разумного и храброго солдата, как ты, дерзость. Разве оказать услугу величайшему из величайших цезарей – это преступление или посягательство на установления отцов?

– А разве нет? – спросил Матерн. – Я слышал, что прежний царь Тарквиний Гордый, нагло овладевший Лукрецией, был изгнан из Рима.

– В том-то и дело, что овладевший! – воскликнул Коммод. – А у меня и в мыслях ничего подобного не было.

– Конечно, не было, – подтвердил Переннис. – Мы выясняем философский вопрос о границах власти.

– Эта философия мне очень не по нраву, – огрызнулся Матерн.

– По нраву она тебе или нет, это не твоего ума дело, – заявил Переннис. – Вопрос-то существует, и его надо решить. Заметь, – префект погрозил охотнику указательным пальцем, – во власти величайшего из величайших просто приказать, и верные люди умыкнули бы твою сестру. Но это был бы настоящий произвол. В нашем же случае с тобой советуются, интересуются твоим мнением, пытаются убедить, стоит ли ради ложно понимаемой чести рисковать карьерой, тем более что твоей сестре вдруг улыбнулась несказанная удача. Я знаю тебя, Матерн, – неожиданно улыбнулся Переннис. Он немного помедлил, потом уже совсем доверительно продолжил: – Я давно приглядываюсь к тебе. Ты хороший солдат, храбрый солдат, но тебе не хватает дисциплины. Если бы не твоя дерзость, ты давно ходил бы в декурионах. Я верно говорю? – обратился префект к Коммоду.

Тот машинально кивнул, а Переннис продолжил:

– Твоя судьба связана с армией, ты рожден для нее. Твой гений ведет тебя и помогает в бою. Ты ловок в обращении с конем и оружием. Что важнее всего, ты не теряешь голову в самой опасной обстановке. Скажи, разве ты сам не задумывался, почему подлюка Теренций – декурион, а ты нет?

– Этот старый мешок дерьма совсем достал меня! – неожиданно выкрикнул Матерн. Напоминание о командире турмы вновь озлобило его. – Он хапает и хапает! В преддверии похода за каждую увольнительную дерет втридорога.

– Вот именно, – подтвердил Переннис. – Не пора ли тебе занять его место, и, если ты поймешь, на чем держится служба, если не упустишь свой шанс, можешь далеко пойти. Можешь стать префектом, трибуном, а там, глядишь, и до командира легиона дослужишься. И в такой момент ты сам рубишь сук, на который вознесла тебя Фортуна. Задумайся, Матерн, твоя судьба в твоих руках. Впрочем, судьба сестры тоже…