Михаил Ишков - Коммод

Молодой Витразин и Бебий обменялись взглядами, оба холодно улыбнулись. Сказать, что Бебий и Витразин Старший были не в ладах, значило безжалостно исказить истину. Не в ладах они были после первой встречи в Карнунте, в ставке Марка Аврелия, а после Антиохии, где Витразин, принимавший участие в заговоре Авидия Кассия, едва не погубил Лонга, они стали врагами, жестокими и беспощадными. Доклад Бебия о том, как бывший гладиатор, а в ту пору богатый вольноотпущенник подвел под жуткую казнь личного телохранителя императора Сегестия Германика, послужил основанием удавить Витразина в тюрьме.

Император прервал воспоминания.

– Итак, Бебий, какие приемы ты предпочитаешь использовать в рукопашном бою? Какими правилами руководству ешься? Кого считаешь величайшим из гладиаторов? Согласен ли с Публием, что его отец Витразин – наилучший боец из всех, кто выступал на арене?

Бебий немного растерялся.

– Государь, в рукопашной схватке важно не количество выученных приемов, а совершенное владение одним-двумя, не более пяти. Главное, отточить их до автоматизма. Правил немного. Первое, колющий удар – наилучший из всех доступных. Тот, кто пытается рубить мечом, подлежит осмеянию. Удар рубящий, с какой бы силой он ни падал, нечасто бывает смертельным, поскольку жизненно важные части тела защищены и оружием, и костями. Наоборот, при колющем ударе достаточно вонзить меч на длину пальца, чтобы рана оказалась смертельной, но при этом необходимо, чтобы клинок вошел в жизненно важные органы. Затем, когда наносится рубящий удар, обнажаются правая рука и правый бок. Колющий удар наносится при прикрытом теле и ранит врага раньше, чем тот успеет заметить.

Он неожиданно прервался и глянул на императора:

– Прости, Луций, ты славишься умением фехтовать, а я рассказываю тебе азбучные истины.

– Пусть Витразин послушает. Он здесь похвалялся гладиаторским искусством. Мы поспорили, что лучший фехтовальщик моей армии справится с любым гладиатором.

– Только не с моим отцом! – воскликнул молодой человек. – Ему не было равных.

– Почему «не было», – пожал плечами Бебий. – Его побеждали Осторий Плавт – это случилось на моих глазах. Однажды его одолел и Сегестий Германик, и только милость толпы и благоволение императора Антонина спасли его. Этого боя я, правда, не видал.

– Они побеждали, используя подлые приемы! – возразил молодой человек.

Бебий усмехнулся:

– В бою не существует подлых или неправильных приемов.

Публий Витразин решительно не согласился с легатом:

– Да, против варваров, мало чем отличающихся от животных, можно и не стесняться, однако на арене амфитеатра, в присутствии цезаря каждый боец должен соблюдать кодекс чести, дать зрителям великого Рима время насладиться мастерством…

– Именно поэтому, – перебил его Бебий Лонг, – я не очень-то высоко ставлю искусство гладиаторов. В настоящем сражении от него мало толку.

Теперь возмутился император, известный поклонник гладиаторских боев, скачек и всяких других развлечений на арене, особенно сражений с дикими зверями.

– Не скажи, Бебий. Средней руки гладиатор составил бы честь нашему войску, не говоря уж о подлинных мастерах.

– Подлинный мастер – да, государь. От остальных толку мало. Ваш отец уже пытался призвать их в армии. В легионах прижилась едва ли двадцатая часть, и то только те, кто из военнопленных.

Коммод нахмурился:

– В чем причина?

– Сила солдат в действии строем, организованной массой. На поле боя места для демонстрации искусства владения мечом обычно не хватает. Развернуться негде. Наши легионы сильны дисциплиной, выучкой в действии сообща. Когда легионеру приходится браться за меч, важна не красота, а умение быстро, с одного удара сразить противника. В сражении публики нет, аплодисменты выпрашивать не у кого. Если хочешь выжить, тем более победить, нельзя давать шанс противнику увернуться от решающего удара. В этом все искусство солдата. В бою тот хорош, кто соединяет свободное владение оружием, взгляд, соображение, быстроту и точность. Лично я предпочитаю орудовать щитом.

– Как интересно! – воскликнул Саотер и захлопал в ладоши.

Удивился и император. Недовольство его растаяло.

– Как это? – поинтересовался он.

– Щитом, государь, можно бить снизу вверх, в горло или подбородок противника – они обычно незащищены. Можно нанести удар умбоном [12] Массивная металлическая бляха в центре щита, округлый выступ (им можно было оглушить противника). (он являлся центром рельефной композиции) в грудь или ударить нижней кромкой по стопе или голени врага. Одним словом, победа достается тому, кто не теряет голову и способен использовать все, что подвернется под руку.

– Это все слова, слова, слова, – скривился Витразин.

Император поддержал его:

– Он прав, Бебий. Я, собственно, приказал вызвать тебя в ставку, чтобы ты продемонстрировал свое искусство, сразился на моих глазах и подтвердил славу лучшего бойца в армии. Витразин вызвался быть твоим противником. Мы поспорили, и я поставил на тебя.

Бебий Лонг опешил. В этом и состоит причина спешки? В такой момент?! Он бросил взгляд на Перенниса – подскажи, не шутит ли принцепс? Что имеет в виду? Что вообще здесь творится? Префект, все время помалкивающий, и на этот раз ничем не выразил своих чувств. На его лице ни одна жилка не дрогнула. Он держался возле принцепса одновременно и раскованно, и с известным, понятным только опытному служаке напряжением, словно постоянно ждал приказа. При этом Переннис вовсе не «ел глазами начальство» – начальству это надоедает. Старался быть незаметным, но всегда оказаться под рукой, однако это искусство еще не в полной мере давалось ему – напряжение пока пересиливало.

Между тем молодой Витразин небрежно упер руку в бок и, глядя прямо в глаза легата, заявил:

– Не думай, Бебий Корнелий Лонг, что тебе удастся легко справиться со мной, на первый взгляд юным и неопытным в умении обращаться с оружием растяпой. Ты глубоко ошибешься, если позволишь себе небрежность или легкомыслие, потому что я – сын Витразина, самого знаменитого гладиатора в истории Рима. Он никогда не знал поражений и по этой причине за доблесть был вознесен в ряды славных граждан Вечного города…

Легат вздохнул и предложил Саотеру примкнуть к товарищу. Двое против одного – эта идея очень понравилась императору, однако вифинянин жеманно всплеснул руками:

– О, нет, нет и нет. Это не для меня. Мое дело – цвести, ублажать, любить и быть любимым. Если желаешь, Бебий, я мог сразиться с тобой в другом, более уютном и затемненном месте.

Глаза у легата расширились, он невольно открыл рот, отчего на его лице нарисовалось удивленное, совсем детское выражение.