Валерий Есенков - Царь

«Я, Сигизмунд, король польский и пр., прошу вас, английских купцов, слуг моих доверенных, помогать подателю сего письма и оказывать пособие и помощь тем русским, которые ко мне дружественны, как деньгами, так и всякими другими способами…»

Может быть, Иоанна особенно тревожит именно это послание. Уж кого-кого, а английских купцов никак нельзя представить себе доверенными слугами польского короля. Как раз наоборот, польский король в течение многих лет делает всё, что в его силах, чтобы выжит всех иноземных торговых людей из Московского царства, где они ведут чрезвычайно выгодный торг, дающий барыш от сорока процентов и более, а польские пираты дерзко грабят все иноземные корабли, идущие в русскую Нарву, ничуть не хуже английских пиратов, которые грабят испанские корабли, идущие в испанские и голландские порты с грузом американского золота и серебра. Сообразив все эти хорошо известные обстоятельства, Иоанн не может не взволноваться. Если польский король все-таки именует английских торговых людей своими доверенными слугами, именно английских, а не голландских или ганзейских, стало быть, с ними велись долгие и успешные переговоры, в итоге которых английские торговые люди действительно дали свое согласие оказывать любую, в том числе и денежную помощь московским мятежникам. А что получили в обмен? Многое могли получить, в том числе важнее для любого купца. Английская королева покровительствует только Московской компании, которая ведет торговлю от пристани святого Николая на Вологду, Этой же компании покровительствует и сам Иоанн, ей он предоставляет торговые льготы, через её представителей ведет переговоры с Елизаветой о военном союзе. Через Нарву идут почуявшие барыш, стихийные, неорганизованные купцы, всюду встречающие сильную конкуренцию со стороны мощной Московской компании. Этим купцам Иоанн никаких льгот не дает, и если польский король пообещает им льготы в случае победы мятежников и весь московский рынок в придачу, они рискнут большими деньгами, лишь бы вышвырнуть вон конкурентов, не только из Москвы, но и из Белого моря и Вологды. Опасность не может не представляться Иоанну реальной. Возможно, кроме того, что поздний потомок итальянских разбойников политической мысли рассчитывает куда тоньше, чем это представляется простоватым его адресатам, испокон веку приобыкшим думать только мечом и потому способным только к бесхитростным, прямолинейным поступкам. Сомнения нет, польский король и литовский великий князь очень надеется на открытый мятеж этих достаточно ограниченных московских князей и бояр, надеется особенно потому, что лишен иных возможностей одолеть Иоанна, и он действительно набирает полки и сам направляется во главе их поближе к московским украйнам, чтобы в нужный момент прийти на помощь мятежникам. С другой стороны, он не может исключить и того, что Ивашку Козлова изловят верные опричные слуги и вся эта куча крамольных бумаг окажется в руках Иоанна. Нетрудно предугадать, каковы будут последствия такого провала. В разгар напряженной, в сущности, безысходной войны потомок герцогов Сфорца одним махом устранит четверых самых видных, самых влиятельных воевод и думных бояр, а заодно насмерть поссорит московского государя и английских торговых людей, которых ему не удается выжить из Московского царства ни с помощью угроз и пиратов, ни с помощью убедительных посланий чуть ли не ко всем государям Европы, в которых он не устает повторять, как опасно возвышение Московского царства для всех вместе и в отдельности для любого из них. В жилах Иоанна течет обыкновенная русская кровь, которая по части лукавства стоит крови итальянского кондотьера. Виновных в злоумышлении на его личность и власть он не подвергает ни опалам, ни казням. Каждый из них остается на прежних местах, что само по себе не может не быть превосходной местью замечтавшемуся польскому королю и литовскому великому князю. Вполне вероятно, что он разъясняет виновным в злоумышлении и на его личность и власть, как невыгодно им злоумышлять вообще, тем более невыгодно злоумышлять в пользу вражеской стороны. В самом деле, все они на первых местах в земской Думе и в земских полках, даже конюший Федоров не может называть свою службу в Полоцке унизительной, поскольку Полоцк не мал и чин конюшего остается за ним. А что они получат в Литве? Их сравняют с каким-нибудь ничтожным герцогом прусским или с помраченным духом магистром, получившим Курляндию в обмен на свое верховенство в Ливонии. К тому же, вероятно, напоминает им Иоанн, как только он отвоюет Ливонию и Литву, в чем он не сомневается и в чем его подручные, только что подавшие голос на земском соборе. Не сомневаются тоже, он первым делом повесит предателя Курбского, посмевшего воевать русские земли во главе литовских полков, на первой подходящей осине, следом за ним непременно повесит и других беглецов, то есть в их числе Федорова, Бельского, Воротынского и Мстиславского, ели они решатся сбежать, так стоит ли наклоняться к измене? Он любит и умеет прибегать к устрашению, и скорее всего они, поразмыслив немного, приходят к согласию. По крайней мере все они сохраняют ведущее положение и в Думе и в войске. Как ни в чем не бывало повелевает он конюшему Федорову выдвинуть из Полоцка к литовским украйнам конные отряды служилых и пешие отряды посошных людей и на пути предполагаемого наступления литовских полков поставить крепость Усвят, да ещё крепости Улу, Сокол и Копие, с прозрачным намеком, какие именно бесконечные радости ожидают врага на Русской земле, и конюший Федоров, тоже как ни в чем не бывало, высылает посошных людей валить лес, расчищать место и ставить деревянные стены из трехметровых бревен в обхват и выдвигает вперед свою конницу для охраны строителей на случай внезапного нападения пронюхавших о сюрпризе литовцев. Сам Иоанн, от природы наклонный к язвительной шутке, не может отказать себе в удовольствии вдоволь поиздеваться над облапошенным королем. Неизвестно, полностью ли он сам от имени своих оплошавших князей диктует послания польскому королю и литовскому гетману, ли в задушевной беседе с ними обозначает общие положения. Большого значения такие подробности не имеют. Всё едино в каждом послании его мысль, его обширное знание истории и международной политики, его спокойный насмешливый тон, и что за тон! Представьте себе, его подручный князь Бельский запросто именует своим братом польского короля и литовского великого князя, то есть обращается с ним как с равным себе. И это, конечно, не примитивная грубость, не высокомерное хамство оскорбленного мелкого самолюбия. С удовольствием испытанного ума, с изяществом увлеченного книжника Иоанн рукой Бельского обстоятельно излагает его родословие и родословие потомка герцогов Сфорца, из сравнения которых само собой безоговорочно следует, какое ничтожное место занимает польский король и литовский великий князь на большой политической сцене, заодно напоминая этим сравнением своим неразумным удельным князьям и московским боярам, что они были в литовской земле и чем они стали под скипетром московских великих князей: