Валерий Есенков - Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше

Таким образом, в один день, четвертого марта 1754 года, когда «Меркюр де Франс» публикует благоприятное заключение Академии, граждане Франции получают и анкерный спуск, и новое оружие в борьбе за права гражданина и человека, пользоваться которым, надо правду сказать, граждане Франции научатся очень нескоро.

Разумеется, неожиданная, поспешная, принужденно-добровольная отставка Лепота наделала много шума в королевском дворце. Скучающий Людовик ХV, вечно жаждущий развлечений, от души забавляется этой историей и тут же передает молодому часовщику свое августейшее пожелание иметь часы с этим новым приспособлением, которое так хорошо, что его попытались украсть, лучшая репутация в глазах не одного короля.

Как ни радужны были надежды молодого изобретателя, пока он корпел за отцовским столом в его мастерской, такого подарка судьбы он, конечно, не ожидал. Натурально, от возбуждения Пьер Огюстен не спит по ночам и целыми днями не разгибается над своим верстаком, уже не обращая внимания на второй пункт из договора с отцом, который обязывает трудиться лишь с раннего утра до темна, уже собственной волей готовый трудиться круглые сутки, лишь бы с предельным искусством исполнить королевский заказ, и королевский заказ исполняется с удивительной быстротой.

Неизвестно, жаждет ли Пьер Огюстен сам передать изготовленный механизм в собственные руки монарха. Во всяком случае, у меня под рукой не имеется никаких доказательств, чтобы в свои двадцать два года он намеревался блистать при дворе. Его намерения куда более скромны, в полном соответствии с суровой, сдержанной, по-своему величественной протестантской моралью: он жаждет личной свободы, независимого образа жизни и возможности обогатиться от своих неустанных трудов. Для чего ему абсолютно чужая, совершенно незнакомая придворная жизнь, о которой ни одного доброго слова не говорит сам любимый им Ричардсон? Скорее всего, он пытается передать исполненный королевский заказ тем же путем, каким его получил.

Однако пропадающему от кромешной скуки монарху забавно взглянуть на этого молодца, так ловко насолившего одному из его придворных лакеев, до которых королю дела, естественно, нет и которых королю нисколько не жаль, так что он едва ли даже помнит этого презренного Жана Андре Лепота в лицо.

Не иначе как по капризному зову самого короля, благословленный родителями, конечно, довольными оказанной милостью, но едва ли счастливыми, поскольку при этом распутном дворе соблазны на каждом шагу, а их мальчик так ещё молод, так наклонен к соблазнам, так нестоек душой, Пьер Огюстен является во дворец, может быть, в Люксембургский, украшенный горизонтальными часами Лепота, а может быть, и в Версаль, поскольку давно весна на дворе.

И вот они впервые стоят друг против друга, великий монарх и безвестный ремесленник, преждевременно стареющий, обрюзгший, закоренелый в оголтелом разврате мужчина со следами всех пороков на высокомерном лице и крепкий, пышущий отменным здоровьем, воспитанный в строжайшей добродетели молодой человек с открытым взглядом честнейших проницательных глаз, коронованный бездельник, не имеющий представленья о том, как скоротать пустые часы бесконечного дня, если день не занят охотой, травлей зверей или девочками, неуклонно ведущий прекрасную Францию к катастрофе инфляции, обнищания и бунта всего податного сословия, и добросовестный труженик, не имеющий ни минуты свободного времени, чтобы тихим вечером выбраться за городские ворота и побродить в полях или рощах с девчонкой, которые сами отчего-то так и липнут к нему, будущий великий комедиограф, слава Франции, человек, который открыто взбунтуется первым и своим бунтом окрылит остальных, жаждущих получить неделимые, неурезанные права человека и гражданина, грязный распутник и свежий юноша, воспитанный в правилах самой строгой морали, католик, не верящий ни во что, и своей вере преданный несмотря ни на что протестант. В сущности, они оба делают одно всемирной важности дело: они разрушают монархию, развеивают в пух и прах самый принцип абсолютизма, обесценивают идею тысячелетнего самовластия, один так запутав и запустив дела королевства, что распутать их не удастся уже никому, другой поднимая общественное мнение против абсолютизма, поскольку абсолютизм невозможен при общественном мнении, разве что в форме официального представительства, как уже почти сотню лет прозябает король в парламентской Англии Ведь монархия, как и любой другой государственный, общественный строй, сам разрушает себя, тогда как его противники только ему помогают поскорее упасть.

Пока что оба ничего не знают об этом непреложном законе общественного развития. Король улыбается. Пьер Огюстен, согнувшись в ритуальном поклоне, протягивает изящный футляр с только что изготовленными часами, удобными, достаточно плоскими, каких ещё не имеет никто. Король разглядывает вещицу лениво и все-таки не может удержать удивления, как он ни пресыщен, как ни искусен в лицемерии разного рода: часы замечательные, часы неправдоподобно малых размеров, часы пленяют его. Вероятно, Пьер Огюстен краснеет от удовольствия и смущения. Тем не менее молодой человек не теряет присутствия духа и объявляет достаточно громко, что часы могут быть ещё более плоскими и совсем небольшими, если, разумеется, его величеству будет угодно такие часы заказать. Его величеству, конечно, угодно.

Проносится ещё несколько тревожных дней и бессонных ночей. Пьер Огюстен вновь стоит перед королем и с поклоном протягивает новый изящный футляр. Король извлекает из футляра часы и вновь не может скрыть удивления: в самом деле, таких маленьких и плоских часов ещё не бывало на свете. Его величество приходит в великолепное расположение духа, что с течением времени с его величеством приключается всё реже и реже, поскольку несчастному повелителю Франции себя решительно нечем занять, точно его страна процветает и что ни день танцует от счастья. Его величеству приятно продлить удовольствие, а заодно какой-нибудь незначительной милостью поощрить старание удивительного умельца. Впрочем, его величеству ничего толкового не приходит на ум. Тогда его величество, привыкнувшее жить безответственно, внезапно оказывает простому ремесленнику высочайшую честь: его величество приглашает этого… как его… ах, да!.. мсье Карона присутствовать при его одевании.

Эта нелепая честь несоразмерна ни с чем, поскольку при утреннем одевании французского короля имеют право присутствовать одни герцоги, бароны и графы, да и то самых голубых, самых старинных кровей, ведущие свое родословие по меньшей мере от Хлодвига, или искуснейшие льстецы. Что Пьер Огюстен этой милостью потрясен, это, я думаю, понятно само собой. Я же хочу подчеркнуть, что он не напрашивался на эту чрезвычайную милость, что он вообще не стремится попасть ко двору, как ни расписывают его чрезмерно старательные биографы самыми чернейшими красками будто бы непомерное его честолюбие. Событие возникает само собой, и ни самое скромное, ни чрезмерное честолюбие тут не при чем. Его приглашают. Он обязан явиться. Он, конечно, является.