Анри Коломон - Франсуа и Мальвази. II том

Образец целеустремленной стойкости, шевалье д’Обюссон чуть не взвыл от ужаса, когда голыми ладонями оказался на угольях. Было бы здорово после стольких приложенных усилий огласить всю тюрьму своими воплями.

Сквозничок из прогорелого места продолжал доносить за собой дым в широкий тюремный коридор и каждый влазивший спешил отойти от дымливой двери подальше. Франсуа прежде уже раскидал красные тлеющие уголья наклонился к очередному, приготовившемуся лезть.

А ягненок?

Несут, несут…

Наконец они все семеро были в сборе по эту сторону двери. Предстояло подумать, что делать дальше и капитан де Фретте, знавший внутреннее строение всего портового замка назубок, на ощупь, живо смекнул куда вести своих товарищей… Под лестницу на третий этаж, где находилась комнатка, где по идее должны были находиться сторожа.

Коридор, как мы помним, представлял собой букву «L»; пройдя длинную его часть вся группа свернула в меньшую и юркнула под кирпичный лестничный пролет, к дверям. Но она-то как раз оказалась закрытой, сколько ни дергали за ручку и не пытались выставить ее плечом, пока не расслышали невнятное мямлянье убитого сном пьяницы. Побудили его еще немного, пока не услышали что-то уже более-менее напоминающее речь, явно английскую. Кажется был задан вопрос.

– …Аварью. – ответил Франсуа в дверь, затем поправился. – Нет, «Аварьё. Ол – Райт?!»

С ложа встали, пустая бутылка звонко звякнулась об пол… В общем они оказались у раскрытого окна, смотрящего в сад…, но не нашли веревки, по которой можно было бы спуститься. Прыгать вниз в неизвестную темноту не решился никто, раз не решился капитан, знавший, сколько времени придется лететь. Тем более еще оставалось столько путей!

Граф де Гассе решил не упускать и этого верного случая; вручив ягненка Франсуа, кинулся назад. Оставалось только подасадовать на то, что они ни о чем не думали раньше, хотя и без всяких дум было понятно, что сплести веревку из простыней и одеял было просто необходимо.

Вернулся граф очень быстро и в крайнем волнении: камера была объята пламенем.

Тогда де Фретте решился вести их вниз, но неудача одна за другой преследовали их. То закрыто, то попав на второй этаж с перепугу сбежали на третий. Коридор на втором оглашался безумными криками и стуками в двери, находящихся там арестантов, думающих, что горит тюрьма. С третьего этажа им так же пришлось бежать, чуть не наткнулись на англичан. В тюремном коридоре им милее всего было скрытное место под лестницей. Там они и оставались в нерешительности, не зная, что им делать дальше.

Особенно нелеп к данной обстановке был обязанный вид доктора, обязанный носиться вместе со всеми по лестницам, за компанию.

– Я чувствую мы их так спалим всех вместе, с портовым замком, – пророчески указуя перстом неожиданно проговорил он, глядя из толпы на Франсуа, которого считал виновником всей этой идиотской истории, в которой у него спалили медицинские книги.

Вышло так, что де Гассе и д’Обюссон оказались стоящими напротив остальных, а граф ближе всех к двери комнатки. Взглянув на нее:

– Ну вы как хотите, а я прыгаю!

Шевалье ничего другого не оставалось, как последовать за другом за дверь. Вслед они обои услышали увещевания старины д’Оровилла, останавливавшего их от подобного шага: пока молодые, побереглись бы вы, потом всю жизнь изувеченные ходить будете.

Граф не слушая особо, прыгнул сразу, как подошел, так что Франсуа, повернув голову, успел заметить только сорвавшиеся с подоконника руки.

Печален был конец их затеи, сразу неподалеку от ограды сада, где проходил патруль. И сейчас графа де Гассе и шевалье д’Обюссона под охраной вели вниз по узкому выделанному красным кирпичом ступенчатому проходу, оканчивающемся маленькой квадратной площадкой, затертой стенами. Влево чугунная дверь, по своей массивности открывающаяся медленно… за порог и дверь закрылась. Карцер – единственный во всей крепости карцер и самое худшее место, по всей видимости не жилое и в ту пору, когда тюрьма была чисто уголовничьей, если судить по тому, как долго в толстой связке подбирался ключ и с какими усилиями офицер открывал тугой замок.

Обманутый в своем великодушии лорд Уилтон отправил их в самое чахлое место, которое могло найтись для усмирения пыла, справедливо принимая шевалье и графа за инициаторов случившегося. Но он бы никогда, сообразуясь лишь с собственным мнением, так явно не поступил бы, зайди зачинщики в своем рвении дальше всех. И теперь известное дело – карцер: неровный, шероховатый пол, местами землянистый и ужасно холодный, от которого всегда стыли ноги. Но хорошо было уже и то, что крыс здесь не было и не могло быть, на такой глубине. Сюда они просто «недорывались».

Пространство карцера было невелико, но с закутком и с углом, куда был врезан стол с заземленными ножками. На сем столике обычно горела лампадка на масле; единственное, что освещало сонливый полумрак. Когда же не освещало: это значило – ночь и неминуемый сон, единственное облегчение. Спать приходилось на соломенных лежанках и в одежде, так как было очень сыро и холодно.

Заходили к ним два раза на дню, принести еды и забрать посуду, частенько с недоеденным и даже не затронутым. Состояла еда из теплой похлебки с луком, вода и хлеб, и ничего более, и каждый раз рацион питания оставался неизменным. От отощения спасало лишь вынужденное и невыносимое недвижение, когда ничего другого более не оставалось делать как отлеживаться на своей лежанке.

Позднее появились два кресла – настоящее спасение от лежанок и невыносимой стесненности. В кресле было легче всего проводить время и слегка даже менять положение. Но в общем узники довольно скоро свыклись с такой жизнью, перемежаемой разговорами и двоекратным посещением их тюремного обходчика. Временем, от которого они были оторваны, служила лампадка, в которую по принципу песочных часов, если не подливали масла это значило, что наверху день прошел, необходимо было отправляться ко сну. Но сон не был бы таким долгожданным, если бы не долгие и изнурительные физические упражнения перед ним, которые разработал Франсуа на основе упражений, дававшихся ему некогда китайцем Саидкой.

Лорд Уилтон к ним никогда не ходил и ничто более не раскрашивало однотонную жизнь кроме рабочих заходов нового /благодаря их художествам / обходчика. Но как-то раз арестанты развлеклись звуками, спускавшейся к ним процессии, судя по внеурочному времени и… тем же звукам авторитетного разговора. То была комиссия, проверяющая состояние тюремного дела и заодно выслушивающая жалобы и просьбы каждого из содержащихся в заключении. Вопрос о том и другом был задан им высоким офицером, на ломанном, прямо можно сказать несмелом французском языке, что очень польстило сердца узников и они решились спросить о том заветном, о чем бы никогда в другое время им не позволила их собственная гордость.