Александр Прозоров - Царская любовь

– О местах вспомнили, псы плешивые?! – вскочив со своего места, громогласно рявкнул царь. – Что же о чести сей не заботились, когда питали нас с братом Юрием, яко холопов иноземных или яко убожайшую чадь?! Когда унижали нас во одеянии и во алкании?! Нешто не помню я, как мы во юности детства играющие были, а ты на лавке сидел, локтем опершися, на постель мою ногу положив, к нам же не преклоняяся?! Вся юность моя в невместности прошла! С чего мне ныне о сем беспокоиться?!

– Чадо… – забеспокоился митрополит, однако Иоанн уже сел, зло взмахнув скипетром, откинулся на спинку кресла:

– Господь велел нам прощать обиды врагам нашим. Как государь православный, сей завет я исполняю и объявляю вам, бояре, что карать за прегрешения прежние никого не стану и обиды забуду. Однако же с часа сего вы мою волю исполнять станете, а не помыслы хитрые, что меж собой тайно сочиняете!

– Коли воля твоя, Иван Васильевич, ее исполнить не позорно, – высказался русобородый и голубоглазый князь Иван Михайлович Шуйский, больше известный по прозвищу Плетень. – Но Захарьиным безродным знатные семьи служить не станут! Лучше я на плаху взойду, чем Гришке худородному поклонюсь!

– Пред Господом нашим все равны, княже, – степенно, словно подражая святителю Макарию, ответил юный царь. – Нет для него разницы меж правителем и рабом. Един бог на небе, един царь на земле. Предо мною все равны, Иван Михайлович! И ты, и сын боярский, и смерд черный. И всем вам надлежит волю мою с равным старанием исполнять!

– Воля твоя, государь, – пристукнув посохом, склонил голову князь Шуйский. – Однако же ныне от переживаний сих занемог я сильно. Из постели посмотрю, каково боярские сыны худородные полки ратные в походы водить смогут, росписи разрядные составлять да дела посольские вести. И в свите Анастасии Кошкиной ни супруге моей, ни дочерям не бывать!

Иван Плетень еще раз решительно стукнул об пол посохом, развернулся и неспешно вышел из трапезной.

– Занемог я, государь, – после короткой заминки ударил посохом об пол князь Шуйский-Горбатый, Александр Борисович, и вышел вслед за родственником.

– Занемог! – решился князь Вельский, а вслед за ним Глинский, Мстиславский и все остальные. Не прошло и минуты, как в трапезной, перед импровизированным троном, стало почти что пусто. Наступила тишина.

– Вот так, отче… – Иоанн в задумчивости прикусил губу. – Хотели мы нынешним годом Казань одолеть, люд православный из рабства освободить, набеги разбойничьи пресечь… А полки вести, видишь, уж и некому. Коли войско большое соберется, в нем и князья, и бояре, знамо, будут. А князья уделов разных никому, кроме как Рюриковичам, подчиняться не захотят. Взбунтуются… как вот эти… – Юный царь указал подбородком на распахнутую дверь.

– Князь Владимир Иванович Воротынский рати возглавит, – сообщил думный боярин Григорий Захарьин. – Он ведь от Рюрика род свой ведет, двадцать первое колено. И все семьи рода Воротынских его поддержат. Им токмо в радость будет доблесть показать, покуда старшие княжеские ветви по уделам отсиживаются. Убежать от чести легко. Вернуться трудно.

– Не откажется? – В голосе Иоанна прозвучало сомнение. – О местах и худородстве речей заводить не станет?

– Матушку князя Владимира Ивановича величают Анной Ивановной Захарьиной, – широко ухмыльнулся Григорий Юрьевич. – В любви он зачат, в любви и согласии, в нежной заботе матушкиной вырос и чтит ее, ако святую. Так что при нем о худородстве Захарьиных лучше не поминать.

– Воистину вы есть везде! – сразу повеселел Иоанн и поднялся с кресла. – Что же, раз Шуйские, Глинские и Милославские от службы отказываются, их места займут Воротынские и… И прочие достойные слуги!

– Я горжусь тобой, чадо, – негромко произнес митрополит Макарий. – Ты показал себя истинным государем. Достойным, волевым и решительным!

– Благодарю, святитель… – наклонившись, поцеловал руку священника юный царь.

– Дозволь, государь, и мне слово молвить? – неожиданно подал голос притаившийся за спиной боярина Захарьина стряпчий.

– Сказывай, раз так хочется, – благодушно улыбнулся ему Иоанн.

– В странах самых развитых и полных мудрости, – неуверенно облизнув бледные губы, произнес Алексей Адашев, – государи великие в делах ратных не столько на волю знати своей полагаются, сколько на людей ратных, лично им преданных. У султана османского янычары имеются, у халифов египетских – мамлюки, у падишахов персидских – гулямы. Кабы у тебя, государь, таковые полки личные имелись, так и гнев любой князей знатных тебя бы ничуть не беспокоил.

– Вот как? – заинтересовался юный царь. – Тебе ведомы обычаи халифов и падишахов? Похоже, ты неплохо образован, боярин?

– Я посвятил много времени чтению «Четьих миней» святителя Макария, государь, а также учился счету и красивому письму, – склонил голову стряпчий.

– Коли так, то ты должен знать, боярин, что воины сии воспитывались из детей-рабов, – сказал Иоанн. – Нам, людям православным, подобные обычаи заводить невместно!

– Не нужно детей и рабов! – опять облизнулся Андрей Адашев. – Надобно просто людей вольных в сии полки набирать! Не княжеских, государь, черных! Твоих!

– Не очень пока понимаю, о чем сказываешь, боярин, – покачал головой Иоанн. – Но может статься, здравое зерно в помыслах твоих и имеется. На бумагу слова сии выпиши и мне опосля подашь. Так оно вернее выйдет, дабы затея не потерялась. Коли успеешь, так сегодня перед ужином…

Иоанн в задумчивости посмотрел на скипетр, потом вдруг сунул его за пазуху и поспешил из трапезной.

– Да пребудет с тобою милость Господа нашего Иисуса Христа, чадо, – торопливо перекрестил его спину митрополит. – А лоно супруги твоей обильным…

Между тем в эти же самые минуты совсем рядом, во дворе Воробьевского дворца, шел совсем другой разговор, начатый боярином Тучковым.

– Вестимо, телепневский ублюдок полагает, Земский собор сразу ему в ножки поклонится и все желания исполнять станет! – со злостью ударил он посохом о столб крыльца. – Вот забавно вышло бы, коли на собор этот взять да и старшего брата Иванова привести, коего Соломея Сабурова в обители родила! Вы помните историю с родами монастырскими, бояре? Великий князь Василий тогда шибко гневался, что жена разведенная ребенка ему не отдала, однако же церковь в его честь поставил и Соломею деревней наградил. Что там далее с дитем сим случилось, никто не помнит? Где оно ныне? После того как Василий Ваньку наследником назвал, я как-то и не справлялся более…

– Вроде как умер мальчик… – ответил князь Глинский. – Оспа.

– Так не было мора в Суздале, – покачал головой Тучков. – Откуда ей взяться-то? Мальчику же ныне годков двадцать должно исполниться. Вот и привести бы его на собор Земский, да вопросить народ, кому надлежит державой править – старшему брату али младшему? Вот Ваньке нежданчик бы так нежданчик случился!