Андрей Гончаров - Коловрат

– Знаю, – отпустил рубаху Ивара Евпатий. – Народ, он правду видит издалече. Она для него как свет солнечный, она через любую тьму пробьется, покажется. Если нынче снова соберутся у твоего хозяина гости-полуночники, ты мне дай знать. Кого из мальцов своих пришли, пусть камушком в окно бросят.

– Все сделаю, как велишь! – заверил Ивар.

– Ступай!

Мрачный, как туча, Евпатий двинулся снова к столам, где пировали гости и именитые рязанцы вместе с князем Юрием. Из подклетей тащили моченые яблоки, откуда-то пахло жарящимся кабанчиком. И эти запахи обильной и богатой пищи раздражали Евпатия сейчас особенно сильно. Именно сытые и богатые в этом городе готовы продать Русскую землю степнякам за право жить все так же сытно, пусть и под пятой ворога. Он почти столкнулся с группой девок в нарядных сарафанах, которые, увидев воеводу, брызнули в разные стороны со смехом.

Евпатий остановился. На верхней ступени лестницы стояла Доляна. Как же она была сейчас красива! Карие глаза смотрели с веселой игривостью, в темно-каштановые волосы были вплетены болотные лилии. Блестящие глаза девушки заставили сердце воеводы биться чаще. И когда Доляна подняла руку и поправила локон у виска, от этого плавного лебединого жеста внутри у Евпатия все сладко заныло. Захотелось прямо сейчас пойти к князю, забыть хоть на день об угрозе из степей, пасть на колено и просить руки воспитанницы.

– Что ты так мрачен, храбрый воевода? – прозвенел чистым родничком голос девушки. – Подруг моих напугал. Улыбнись, ведь сегодня праздник, много гостей.

– Заботы, Доляна, – осипшим от волнения голосом ответил Евпатий. – Они омрачают.

– А мы решили идти на луга, – беспечно ответила девушка. – Будем плести венки и пускать их по реке. Вдруг чей-то венок поднимет из воды рука суженого! Не хочешь, Евпатий, поймать в реке венок из луговых цветов?

Воевода понял, что девушка смеется над ним, играет словами, как жеребенок по двору скачет. Он стиснул зубы, стараясь не выдать своего состояния и не в силах тронуться с места. Так бы и стоял рядом с ней, слушал ее голосок, смотрел в эти карие глаза. И тут затопали быстрые шаги по лестнице. Доляна с досадой прикусила нижнюю губку. Еще миг, и возле нее выросли трое молодых воинов, дети боярские, к князю приближенные. И среди них Евпатий увидел Андрея. И в руках он держал несколько цветков лилий.

Улыбка с лица молодого сотника слетела, как листок, сорванный с дерева порывом ветра. Он встретился взглядом с Коловратом, и в этом взгляде была угроза, ненависть. Рука Коловрата прошла по поясу в поисках меча, который сегодня остался дома, нащупала большой нож и стиснула его рукоять. Замерли на месте дружинники, побледнела Доляна. А Живко только недобро прищурил глаза и отбросил в сторону цветы. Лютая ненависть захлестнула Евпатия. Обида за дочь, которая любили Андрея, своя злость, что ему дорожку переходит Андрей, втайне подбирается к Доляне.

Злость застлала глаза Евпатию, он уже ничего не видел вокруг, только кривую усмешку Андрея и его упрямо стиснутые зубы. Рванув нож из-за пояса, Евпатий бросился на обидчика. Лицо Живка было очень близко, но вокруг уже раздавались крики, от страшного удара задрожали бревна крепкой лестницы. Чьи-то руки схватили Коловрата, соскользнули, не в силах удержать, новые руки схватили его за одежды, потащили назад, не смогли повалить наземь. Шестеро еле удерживали разъяренного воеводу, когда пелена начала спадать с его глаз. Он увидел свой нож, на половину лезвия вонзенный в дубовый столб. Как раз в том месте, где чуть раньше была молодецкая грудь Андрея.

Князь Федор Юрьевич стоял между Евпатием и Живком, уперев руки в бока, и мерил взглядом обоих.

– Что удумали на пиру у князя? Удаль свою показать негде? Оба с глаз моих долой! И чтобы светлый день не поганить!

Руки удерживавших Евпатия дружинников ослабли. Один из них подошел к лестнице и попытался вытащить нож Коловрата из древесины. Живко стряхнул с себя руки воинов, полыхнул негодующе глазами и ушел вверх по лестнице. Евпатий проводил его широкоплечую фигуру взглядом. Вот и печаль в дом пришла, подумал он о дочери. Как сказать-то, лебедушке своей, что не люба она ему, что нет у нее жениха теперь. Круто повернувшись, Евпатий пошел со двора.

Возле кузниц, чадивших удушливым черным дымом и оглушающих звонкими ударами молотов, Коловрата догнал Полторак.

– Подожди, воевода! – Юноша схватил Евпатия за плечо. – Что с тобой, ты никак сегодня лишнего выпил?

Коловрат остановился и резко повернулся к Полтораку, обжигая огненным взглядом:

– Не вино во мне взыграло! Обиду мне нанесли горькую, лютую, в самое сердце ударили меня сегодня.

– Это ты сегодня чуть было в сердце не ударил, – с сожалением покачал головой Полторак, протягивая воеводе его нож рукоятью вперед. – Убил бы Живка, князь тебе этого не простил бы. Да и гости там. Князья, братья князя Юрия. Чего вы с ним сцепились-то? Андрей вроде к тебе набивался Ждану просить. Или слово недоброе тебе сказал? Ты в последнее время, как я погляжу, не в себе ходишь.

– Он Жданушку мою на другую девицу променял, – засовывая нож за пояс, ответил Евпатий. – Не любовь в нем говорила, а желание с теми, кто выше его в положении, породниться. И все, Полторак! Об этом говорить больше не будем.

– По-твоему будь, – кивнул молодой человек, идя рядом, положив ладонь на рукоять сабли. – Давно от Стояна вестей не было. Далеко ли ты его послал?

– Не только его послал. До лесов на берегах Воронеж-реки, на Цну послал.

– Так степняки не показываются, – задумчиво пожал плечами Полторак, идя рядом с воеводой. – Неужто новая беда ждет земли русские. Только-только с Черниговом в мире жить стали. С владимирскими и суздальскими князьями биться в широком поле перестали. Сколько ратного люда положили из-за споров меж князьями!

– Да, – вздохнул Евпатий, – когда князь черниговский Ярослав Святославович помер, отошли от Чернигова муромские и рязанские земли. И Пронск поднялся на княжение, и Переяславль, и Ростиславль, и Ижеславль. Только дружбы меж князьями больше не было. А с владимирскими и суздальскими князьями, так с теми бились насмерть. Ты это и сам знаешь, Полторак. Ты мальцом был, когда Всеволод Большое Гнездо сжег Рязань. А я бился под этими стенами. И ведь не чужую, русскую кровь проливали. Сердце болит, когда думаю о том, что Рязань только-только восстанавливать стали – и снова гроза приближается. А возле князя нашего шептуны завелись, которые сладко поют ему в уши, что, мол, откупимся, сговоримся!

– Ты, Евпатий Львович, вот что… – Полторак замолчал, хмуро посмотрев по сторонам. – Ты бы не горячился так, да на людях голоса не поднимал. Беды бы не случилось какой.