Владислав Пасечник - Модэ (сборник)

– Х…ло ты, а не писатель, – проворчал Специалист ласково.

Утром отряд остановился возле колодца, и молодые волки смогли наконец попить. Солоноватая вода из колодца избавляла от жажды и нагоняла сон. Ашпокай опустился на шею лошади и закрыл глаза, бессильно свесив руки. Кто-то из товарищей больно толкнул его в бок, и Ашпокай беспомощно и сонно вздернул голову и выругался, вызвав у всех смех. Он тоже засмеялся, глядя на товарищей, на их лица, на белые зубы, на истлевшие рубашонки на их плечах, распахнутые, как всегда, растрепанные ветром.

– Дааа… давно я не пил кобыльего молока, – вздохнул Соша.

– Эх, скорей бы река, а то меня вошь заела, – заныл Инисмей.

– Вошь? Тогда вода тут не поможет, – насмешливо отозвался Соша. – Старики говорили, нужно коровьей мочой умываться.

– Хех… – Инисмей скривился. – Врешь, болотная крыса…

Соша приблизился и отвесил ему смачную оплеуху. Инисмей засопел и втянул голову в плечи.

– Нечего лаяться, – улыбнулся Ашпокай. – Соша правду сказал, я тоже слышал… мочой надо.

– Мочой! Коровьей мочой! – загалдели со всех сторон мальчишки.

– Ну вас всех, – огрызнулся весело Инисмей.

Тут Михра коротко свистнул. На стоянке сразу наступила тишина. Все смотрели на Михру. Сейчас на лице его не было страшной зубастой маски из лосиного рога, и все видели розовый шрам, расчертивший его левую щеку от уголка рта до уха. Вместо кожи на щеке была нежная мякоть с чуть темными краями – след от хуннской стрелы.

Михра самый старший в своре молодых волков, все остальные – мальчики, всего десять душ, смуглые, тонкие, всегда голодные.

Недавно они принесли Клятву. Ашпокай хорошо помнил эту ночь: на княжьем кургане, в горьком дыму костров, они стояли, обнажив тощие груди с черной россыпью татуировки. Михра ходил меж ними, как злой дух, освещая их лица светом головни. Он читал молитву на древнем наречии. Он сам был еще молод, этот Михра, мальчишки звали его Старший Брат. Ашпокаю он и вправду приходился братом… Когда появились все огни в созвездии Лося, Михра затушил головню и чиркнул по груди каждого мальчика сажей – там, где сердце. Это был знак, что отныне они выжгли из своей груди жалость к врагу. Мальчик, которого касалась головня, произносил слова Клятвы: «Пришло время, и псы поднялись против хозяев. Воля псов – это воля железа и единства. Нас мало, между нами нет мира, псов же – черные реки, и реки эти уже текут по нашим пастбищам. Мы должны стать призраками, ночными духами – пусть псы боятся спать. Мы будем находить и разорять их кочевья. Мы будем засыпать и отравлять колодцы, вытаптывать луга. Пусть псы дохнут от голода, пусть грызется их свора. Солнцем и огнем клянусь умереть, но истребить врага».

Мальчики стали воинами. Отныне они охотились на хунну.

Вчера выдалась удачная охота.

– Мы убили двух бешеных псов, – говорил Михра мальчикам. – И еще одного, за ночь до того. Но они перегрызли всю нашу семью, нашу с Ашпокаем. Ваши семьи тоже пострадали, поэтому вы здесь. Скажите, кто-нибудь почувствовал жалость к этим псам?

– Нет! Нет! – закричали мальчики. Ашпокай старался кричать громче всех.

– Паралат слаб, паралат сносил все зубы, ему псов не победить, – продолжал Михра. – Только на вас вся надежда. Учитесь стрелять, пока я жив. Скоро, чувствую, вам придется охотиться без меня.

Мальчишки смущенно переглянулись. Они и представить боялись, что Михра погибнет. С ним, с этим могучим воином на рогатом коне, они были маленьким войском, без него – горсткой голодных детей.

– Я не бессмертен, – сказал Михра спокойно. – Вчера одна из стрел просвистела рядом с моей шеей. Возьми этот пес на полволоска влево…

– Куда там! – крикнул Павий. – Они же все раскосые!

Ответом ему был дружный гогот. Ашпокай тоже смеялся, хоть он знал о хунну не меньше Михры. Он знал: стоит бояться этих странных раскосых людей с медными плоскими лицами.

Перекусили. Со вчерашнего дня осталось еще немного ячменных лепешек да пара кусков отверделого сыра. Кто-то ворчал, мол, что за еда – лепешки? Давно не пробовали молодые волки мяса.

Ашпокаю нравилось смотреть, как Михра ест, – сильные челюсти работали, перемалывая сыр, взгляд был устремлен на восток, на золотистую кромку холмов.

Род Ашпокая и Михры жил просто. Для стрел своих они использовали костяные и кремневые жала, жили в небольших шатрах из дерева и войлока. Кочевали вслед за луной по своей земле и гнали перед собой шесть тысяч овец да небольшой табун лошадей. В том роду мужчины сидели на голых конских спинах, как в седую старину. Так и жили они из года в год. А потом встретился им на лунной дороге зверь-перевертыш. Невиданный зверь, не волк и не лисица – чужак, хунну.

Знал этот чужак только одно слово: «Мое». Овечьи отары – мое. Лошади – мое. Женщины – мое. Драться пытались люди холмов, да вот стрелы у хунну были железные и медные с глиняными свистками. Нападали они всегда слаженно, и ничего нельзя было понять из-за свиста их стрел. Так и разбросало род Ашпокая по холмам, затерялись люди в густой душной траве, и в три месяца остались они с Михрой одни. Ашпокай поначалу плакал горько по тем, кто спал теперь в земле, укрытый ковылем, но Михра сказал брату: «Не плачь. Они там по нам плачут еще горше. Нам нужно ехать на собрание племен. Скажем, чтобы поднимались наши люди на войну».

Ашпокай повидал паралата вблизи – худого человека в высоком красном колпаке, с тонкими золотыми крыльями – знаком небесного покровительства. Лицо его было черное, сморщенное, как у старика. Прежде времени сожгла его степь, оставив что-то сродни головешке.

Это было на шумном собрании, на пестром ковре, под разноголосый гомон старейшин. Михра въехал в их круг на вороном Рахше и встал перед паралатом так, что конь ступил передними копытами на персидский ковер.

– О, Великий! Хунну напали на мой род, – говорил Михра. – Они растоптали наше кочевье и согнали на наши луга своих овец. Великий! Вели собрать большое войско.

Паралат смотрел на Михру недоверчиво, зло. Отчего-то испугался он этого огромного воина на рогатом коне, лицо его исказилось, верхняя губа приподнялась, как у злобного пса, и стали видны зубы цвета гипса.

– У нас в плену их царевич, – сказал он, – хунну не посмеют…

– О, Великий! – из толпы выскочил тучный человек с обвислыми усами, бледный, как сырная голова. Он с первого взгляда стал гадок Ашпокаю. На бегу человек сорвал с головы башлык и бросил на землю: – Великий, я виноват! Царевич Модэ бежал! Пять дней, как бежал! Я все боялся тебе сообщить. Он задушил охранника и увел одного из моих коней.

– Пошел прочь! – закричал паралат и еще больше потемнел лицом. – За мальчишкой не мог присмотреть! Ты мне не родня теперь! Овец пасти будешь!