Олег Свешников - ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ. Книга 2

Матерь пододвинула сыну кружку молока, не без горечи заметила:

─ Ишь, как рассуждаешь. Как мятежник Емельян Пугачев, царская власть ему не во власть, а тебе начальство не начальство! Человек ты с характером! То мне известно. Самовлюбленность в тебе есть, и самовластность! Принимаешь мир таким, каким видишь. И живешь по законам собственного сердца. Выстрадал истину, отстаиваешь ее. Никому не уступишь. Прав, не прав, но мира в себе не возвеличишь! Проще сказать, живет в тебе стихия крестьянского мужика. И не можешь ее обуздать. Отсюда твои беды и печали.

Спросила строже:

─ Скажи, мир уже разрушен Мефистофелем? Россия пала? Ты один остался? На всю сиротливую землю, на всю сиротливую Вселенную? И можно нарушать законы? Нельзя, сын! Нельзя! Вышел из окружения, явись к военкому в Туле, и будет от правды жизни! Явился? Доложил о себе? Я его жду с фронта, как воина Руси, с музыкою, с ликованием, как встречают матери Героя, а он явился, как дезертир с поля битвы, с оглядкою, огородами, сторонясь народа, боясь каждого куста! Зачем ты мне такую стыдобу принес?

─ Строга ты, мать. И не права, ─ защитился Александр.

─ Чем же не права? Разве не накажут тебя, как Каина-дезертира, что по начальству не явился, а прямиком помчался в Пряхина, как конь по вольнице!

─ Накажут, мама. Трибуналом накажут! И расстрелом, ─ покорно согласился сын. ─ За все накажут, мама! Безвинного, беззащитного, как не наказать? За то, что Гитлер перехитрил Сталина, и он не уловил миг нападения! И как стали воевать? Танки-крестоносцы половодьем растеклись во всю землю Русскую, огнем сжигают Русь, как огненные демоны– чудища, а мы им навстречу со штыками и камнями! На троих одна винтовка! Ждем, когда кого убьют! И желаем, дабы быстрее! Лучше воевать с оружием, чем с кулаками! Безумие!

За то накажут, что в первые недели великого неслыханного убиения, разгромили, взяли в окружение всю Красную армию! Защищать Москву было некому!

Только народное ополчение и спасло Россию! Ополченцы Тулы и Смоленска, Орла и Москвы. Безоружные! Понимаешь? На брата две гранаты! Солдаты, израненные, окровавленные, вырываясь из окружения, отдавали свои винтовки, пулеметы. Как меня не наказать? Разве не заслужил? Это ведь я расстрелял на Лубянке комиссаров, генералов, маршалов, оставил Русское Воинство без командира! Нашу рать в атаку водил сталевар Ипполит Калина! Скажи, как меня не наказать?

Воин в трауре помолчал:

─ Жутко все было, мама! Враг силен. Смертно мы бились. И храбро. Чудом я живым остался! Скорее не чудом, а твоими молитвами. Но сколько полегло! Тьма-тьмущая! Сколько братьев по битве похоронил, ─ до гроба будут слезы в горле стоять. В горле и в сердце! Своими телами дорогу к победе мостим! В святой русской крови их танки вязли! Нет никому печали до твоей жизни! Вперед, и все! На пулемет, на дот, на танк! Идешь, задыхаясь от злобы. Оглянулся, все поле сечи убитыми усеяно. Как рожь после косьбы, а фриц жив, на губной гармошке играет. И еще печальников поджидает, чтобы загнать в могилы, вытолкнуть в смерть. Не поле битвы, а поле убиения русского солдата! Вот как воюем, мама. Вот где стыдоба! Все держится на отваге. И жертвенности. Так бы Русь давно ушла в пламя свечи, в тревожные ветры! Бил я фашиста! И снова меч вострю. Поэтому и зашел первым делом в Пряхина с тобою попрощаться. С тобою, сестрами и братьями. Вдруг видимся в последний раз? Желал бы еще на могиле отца побыть. На кладбище, где похоронены прародители. Дорога мне родина, мама, мила! Как хорошо дышать ее воздухом, видеть ее пашни!

Родина силою духа питает солдата на жертвенном поле битвы и смерти, мама!

Выслушав исповедь, осмыслив боль сына, Мария Михайловна заметила мягче:

─ Про жуткую сечу я поняла, сын! Я не поняла, почему не зашел в военкомат в Туле? Не переломился бы!

─ Не зашел, ибо не мог, ─ с горечью и повинно отозвался Александр. ─ Неизвестно, отпустили бы еще в родную обитель! Я как русский богатырь на распутье: могут отправить на фронт, могут этапом на Соловки, а то и расстрелять.

Мать испуганно посмотрела:

─ За какую такую вину?

─ Разве чекисты расстреливают только виновного? Один офицер в тюрьме сказал: мы все виноваты перед Иосифом Сталиным тем, что родились в его время.

─ В какой еще тюрьме?

─ В Вязьме, в тюрьме.

─ Ты был в заключении?

─ Не избежал ни тюрьмы, ни сумы. Был в штрафном батальоне, в плену, в окружении. Раз за разом приговаривали к смерти. И свои, и фашисты.

─ За какую провинность?

─ За побег из лагеря смерти под Холм-Жирковском. Был травлен собаками, распят на кресте. Бог миловал. Случайно. У коменданта лагеря родился сын. И он помиловал. Меня и друга, Петра Котова.

─ Своими, за что? ─ пытливо взглянула Мария Михайловна.

─ За любовь к Советской власти.

─ Не так объяснился в любви?

─ Тоже за побег. Из военного училища. Поссорился с командиром, и сбежал на фронт; нечаянно вышел в зону, где была ставка Жукова, забрала военная разведку СМЕРШ! Был без документов, посчитали шпионом! Приговорили к расстрелу!

Теперь осмысли дальше. Завтра из Тульского военкомата меня направят в лагерь НКВД. Все, кто вышел из окружения по скорбным и праведным тропам, вышел с боями, полив русскую землю кровью, слезами, пропускают через чистилище. Будут водить на допрос как заключенного, как отверженного, изгоя жизни! Добавлять еще мук. За то, что не сгибли в пламени битвы, не застрелились, попав в плен, выбрались живыми из могилы, из тоски, из своего плача. Следователь будет грозен. Как судия. Почему выбрался? Почему не застрелился? Продался в плену немцам? И отпустили живым? Говори, с каким заданием от фашистов вернулся в свое Отечество, которое продал, как Каин? Нас не проведешь! На дыбе вздернем, а язык развяжем! Не развяжут, так расстреляют. На всякий случай.

Теперь осмысли, мама, мои святые, горькие скитания по страдалице Руси, страшнее, чем у Геракла ─ побег из училища, арест и пытки в СМЕРШ, тюрьма в Вязьме, расстрел, побеги из фашистского плена, и явись я к военному комиссару в Туле, меня бы в мгновение отправили в лагерь НКВД под Тамбов! Как бы мы увиделись? Смерть-разлучница неотступно преследует меня, держит на привязи! Я и теперь, как повидаюсь с тобою, отчим краем, буду отправлен туда, к чекистам, на изучение жития, ─ где воевал, знался ли с фашистами в плену, помучают хорошо! Могут расстрелять, могут отправить на фронт, если все сложится по разуму и справедливости! Но в любом случае, я вижусь с тобою в прощальный раз! Если отправят на фронт, то почему и там смерть не может стать мне страшною явью?

─ Грузные у тебя слова, ─ откровенно расстроилась Мария Михайловна. ─ Ты ешь картошку. Ешь. Остынет.

Кивнув, Александр покушал, тихо произнес: