Лариса Малмыгина - Голь на выдумки хитра. Фантастическая повесть

– Где мыло? – осведомилась я у парочки жмуриков, с благоговением поглядывающих на меня.

– Мыло? – дуэтом переспросили они и переглянулись.

– Грязюку смывать щёлоком надобно, – наконец, догадалась Маланья. – Завтрева баньку топить будем.

Игнорируя желудочно-кишечные заболевания и неведомый щёлок, я просто ополоснула руки, вытерла их куском материи и принялась за еду. Размазня оказалась гороховой кашей, приправленной нерафинированным растительным маслом, я поедала её с аппетитом изголодавшегося зверя и мыслила о том, что вкуснее никогда ничего не пробовала.

Когда тарелка опустела, на стол поставили горшок с неизвестным напитком. Им оказался сбитень. Питьё обладало резким вкусом и запахом, но после него появилась бодрость.

Насытившись, я откинулась к стене и решила задать вопрос, который давно мучил:

– Не будете же вы держать в неволе женщину, у которой есть дети?

– Каку таку женщину? – насторожились Петровы.

– Меня, – всхлипнула я.

– У тебя есть чада? – не поверили будущие покойнички. – И мужик есть?

«Муж объелся груш», – подумала я, но вслух сказала:

– И мужик есть.

Разочарование промелькнуло в глазах крестьян, но они взяли себя в руки и закивали. На душе стало легче, я улыбнулась и решила непременно стариков отблагодарить. Чем? Придумаю позже.

– Аки ты из посада? – печально спросила Кузьминична.

– Из города, – откликнулась я. – Из Вознесенска.

– Из ремесленников али купцов? – подал голос Василий Макарыч.

– Из ремесленников, – не раздумывая, выдала я и подумала о том, что завтра увижу своих детей.

Маланья вскочила с места, достала из сундука что-то типа старого пальто и расстелила его на полке. А потом указала мне на импровизированную постель. И снова я подивилась её небывалой для слепого человека расторопности.

Заснула я не сразу, постель была страшно неудобной. Чтобы заглушить неудобство, я представила, что лежу в поезде, следующем на море, в жёстком вагоне, на сбившемся комками матрасе. Не помогло. Матрас вспоминался с нежностью. И плацкарта с нежностью. Под красным углом, где висели иконы, храпел Василий, возле печи постанывала Маланья. Незаметно глаза стали слипаться, сладкая истома захватила в плен тело и я провалилась в сновидения.

Еще только начало светать, а хозяева проснулись. Помолившись перед иконами, погремев посудой, они уселись за стол завтракать. Меня не будили, а я притворялась, что сплю. Говорили тихо, потому едва различались отдельные ничего не значащие слова. Я не понимала, почему затаилась, ведь мне обещали свободу, но внутренний голос насторожился. Он готовился к предательству.

Наконец, Василий встал и направился к двери. Словно спохватившись, Маланья подбежала к нему, сунула узелок с провизией и, поднявшись на цыпочки, обняла бычью шею мужа. И тут заголосили петухи. Один, другой, третий. Замычали коровы, заблеяли овцы. Деревенька перестала походить на кладбище, я улыбнулась и открыла глаза,

– Пробудилась? – обернулась ко мне Кузьминична. – Еще вчерась грешневых блинов спекла, ступай утреничать

Я покорно поплелась к рукомойнику, поплескала себе в лицо холодной воды и села за стол. Есть не хотелось, но необычного цвета аппетитные блинчики изменили моё решение поголодать. К тому же, они одуряюще пахли. Маланья плюхнула в мою миску густой сметаны и налила травяного напитка. По запаху напиток был настоян на душице.

Я ела и из-под ресниц наблюдала за хозяйкой дома. Она свободно расхаживала по горнице и вытирала пыль влажной тряпкой.

– Вы же видите! – мой язык, видимо, слетел с катушек. Нет, не язык, а я, Маша Серова. Какого чёрта ввязываюсь не в свои дела?

Кузьминична застыла, резко развернулась и обречённо махнула рукой. А потом опустилась рядом на лавку и рассказала такую историю. Оказывается, их семью уже давно хочет взять в крепость местный боярин Михаил Панкратович Оболенский, отец того красавца, который привёз меня в Кирилловку. Вот и решили Петровы схитрить. Притворилась Маланья слепой, а кому нужна незрячая холопка? Отстали ироды. Всё было бы у Петровых хорошо, да дочь в лес по ягоды ушла и пропала, видимо, в пруду лесном утонула. Несколько дней искали, выловили тело, только рыбы утопленнице всё лицо выели, лишь по сарафану свою Маню узнали. А тут меня привезли. Пригляделась мать и чуть от радости не упала, очень уж я похожа на утонувшую оказалась, тютелька в тютельку. Не хочет Маланья Кузьминична меня отпускать, да никуда не денешься.

«Вот и хорошо, – обрадовалась я. – Значит, сегодня увижу своих детей».

«И вернешься к ним такой же нищей, какой пришла сюда, – возмутилось моё второе Я. – Пойми, дурёха, Яна и Стас под присмотром, им нужна не ты, а примитивные деньги».

Я обвела избу глазами в надежде выклянчить какую-нибудь ценную раритетную вещичку, не повезло. Только иконы висели в красном углу, но с иконой ни один здравомыслящий христианин не расстанется.

И тут неожиданно поплыло в голове, окружающие предметы тоже поплыли в медленном хороводе, затем хоровод превратился в карусель, она интенсивно набирала обороты, превращаясь в ослепляющий металлический стержень.

– Маня возвернулась? – мужик лет пятидесяти топтался возле меня и чесал густую черную бороду. – Не могёт быть, Маланья Кузьминичка!

– Возвернулась, Потап Тимофеевич, – Кузьминичка разливалась соловьём, щеки её пылали то ли от стыда, то ли от румян. – Григорий Михайлович её ещё вчерась на коне доставил. Ты кажи Петру, что невеста жива-здорова.

– Кажу, – закивал мужик. – Таперича верю. А то говаривала Лукишна, а я сумневался. Петро слёзьми изошёл, хотел избу кинуть, в посад податься. А куды я без сына? И Акулина Евграфовна куды? Хозяйство без младых дланей оскудеет. И торговлишка сникнет.

– Плутала она длительно, – вздохнула хозяйка дома, – заговариваться от ужасти принялась. Но я хворь всяку лечу, знашь же.

– А где коса ейная? – вдруг заметил мои волосы до плеч гость.

– Вошки завелись, поелику и откромсала, дабы мыть сподручнее было, – соврала, не моргнув глазом, Маланья.

Ничего себе! Это у меня-то вошки? А как ласково она их называет!

– Маня, – наклонился надо мной Потап Тимофеевич. – Маня, дочура моя разлюбезная, не хворай боле, ввечеру Петро твой к тибе прибудет.

«Пошёл к чертовой матери», – про себя выругалась я, а вслух смиренно произнесла:

– Выздоровею обязательно.

«Молодец! – завопило второе Я. Оно чуть ли не прыгало от радости. – Свой шанс упускать нельзя»!

«Какой шанс»? – поморщилась я.

«Этот тип богат, разве не видишь из каких тканей у него одежда»? – Эго ликовало.

«Ну, и что? – удивилась я. – Не думаешь ли, что я смогу что-то у него украсть»?