Елена Семёнова - Честь – никому! Том 3. Вершины и пропасти

– Нет ничего вреднее, нежели говорить о политике за столом. Вы, Анатолий Трофимович, расскажите лучше что-нибудь весёлое.

Отношениями этих пожилых людей можно было залюбоваться: столько искреннего, не притупленного годами чувства, столько предупредительности и нежности было в них. Анатолий Трофимович был десятью годами старше жены. Это был сухопарый старик, с интеллигентным лицом. Голова его была гладкой, как биллиардный шар, белая, аккуратно подстриженная бородка обрамляла подбородок и скулы. Глаза, смотревшие из-под стёкол пенсне, казались несколько усталыми. Эту породистость и интеллигентность Лёня всецело унаследовал от отца, переняв от матери сияющие звёзды-глаза и её живость, лёгкость, льющуюся звонкую речь. Арина Анфимьевна была из породы тех женщин, рядом с которыми хочется находиться всегда, так как в них заключён громадный запас тепла, щедро расходуемый ими на всякого оказывающегося рядом. И точен был поручик, когда уподобил свою мать тёплой, мягкой шубе. Волна тепла шла от этой бойкой, весёлой женщины, накрывая и обласкивая каждого.

И Арсентьева встретила она, словно родного. И дела не было ей до чинов его, до командной должности. Она не сыновнего начальника, а человека встречала. И вся семья отнеслась к нему так, будто бы сто лет знакомы были, будто бы всем им он страшно дорог был. Наверное, похожим образом встречали в доме Ростовых Денисова…

Чудесные были люди. Чудесный был вечер. Чудесный дом. И давным-давно не выдавалось подобных часов, так похожих на канувшую безвозвратно жизнь. А Ростиславу Андреевичу плохо было. Чем радостнее и приветливее были Родионовы, тем острее чувствовал он, как не подходит он к ним. Не к ним! К жизни светлой и хорошей! Жгуче проснулась в Арсентьеве дремавшая в окопах боль. Вспомнился родной дом. Тихие осенние вечера, проводимые с отцом и Алей… Какой мукой всколыхнулось всё это, утраченное, осквернённое, уничтоженное! Если б мог знать сердечный поручик Родионов, какие страдания переживает подполковник… А он ведь как лучше хотел, хотел доставить ему удовольствие… И, чтобы не огорчать сердечных людей, силился Арсентьев улыбаться, отвечать что-то, не обижать хозяйку небрежением к её угощению (а кусок в горло не лез), а сам считал минуты до того заветного часа, когда можно было бы откланяться. Добрые люди часто не могут взять в толк, какую муку причиняют своей добротой…

Чтобы перевести дух вышел на балкон покурить. А следом неожиданно Ксения выскользнула, младшая из трёх девиц. Двумя годами старше была она своего брата, очень похожа на него. Точнее, на отца. Ещё больше, чем Лёня. Из трёх сестёр Ксения не самой красивой была. Но было в ней обаяние, которого красота не могла бы дать. Оно рождалось от безмятежности её лица, от мягкости глаз и улыбки. Тишина была в ней, ровность.

– Простите, Ростислав Андреевич, я вам не помешала?

– Ничуть, как вы могли подумать…

– Наверное, всё-таки помешала. Вам ведь очень в тягость этот вечер, правда? И вы торопитесь уйти?

Неужто так явственно было… Нехорошо вышло…

– Почему вы так решили?

– Я почувствовала. Нет, вы не беспокойтесь, другие не заметили. Вы были так любезны с маменькой. Для неё большая радость, что вы пришли. Она очень любит гостей, а, пока были большевики, никто ни к кому не ходил, все попрятались. Страшно было. Я вас поблагодарить вышла.

– За что?

– За то, что пришли, за то, что не подали виду, что вам это тяжело.

– Всё-таки почему вы сделали такой вывод?

– Потому что я весь вечер на вас смотрела.

Не заметил, надо же…

– Они разговаривали, а я смотрела. А если на человека долго смотреть, то многое можно понять, – Ксения говорила вкрадчиво, куталась в длинную, светлую кашемировую шаль.

– И что же вы увидели?

– Боль. Такую сильную, что у меня сердце сжалось. Я подумала, что, если бы, как в сказке, мне позволено было загадать три желания, то одним из них было бы, чтобы боль ваша исцелилась.

– Спасибо вам, Ксения Анатольевна, – тепло сказал Арсентьев, тронутый этим порывом доброй души.

– Вы не мучайтесь дольше. Скажите маменьке, что дела службы требуют вашего присутствия. Она не обидится.

Ростислав Андреевич слегка пожал кончики пальцев Ксении, оказавшиеся ледяными:

– Благодарю вас! Вернёмся в комнату. Вы слишком легко одеты, простудитесь.

По возвращении в комнату Арсентьев объявил, что вынужден покинуть гостеприимный дом Родионовых по делам службы. Лёня вызвался сопровождать подполковника, но Ростислав Андреевич остановил его, видя, что поручик едва держится на ногах из-за обилия поднятых тостов.

– Оставайтесь, поручик, оставайтесь! Тем более, что в полк вам надлежит вернуться лишь через день. Я даю вам увольнительную, чтобы побыть с семьёй.

– Премного благодарен, господин подполковник!

Тепло простившись с Родионовыми, в особенности, с Ариной Анфимьевной, Арсентьев с облегчением покинул их дом, пробудивший в нём невольно столько болезненных воспоминаний. Ксения вызвалась проводить его до дверей парадной. Там она протянула ему большую белую хризантему:

– Вчера на улицах воинов-освободителей встречали цветами… Вы примите этот цветок от меня.

Ростислав Андреевич с благодарностью принял неожиданный дар, сунул в петлицу:

– Вот так. У них – красные гвоздики. А у нас – белые хризантемы. Сердечно благодарю вас, Ксюшенька.

– Красный – цвет крови и пламени. Белый – цвет чистоты, цвет наших храмов, ангельских риз, снега, подвенечных платьев… Всего невинного, всего светлого… И часто беззащитного… Знаете, какими мы беззащитными стали теперь? Перед всем. Перед большевиками. Перед голодом. Перед болезнями. Перед тем, что те, кого мы любим, могут быть навсегда похищены у нас. А разве может быть что-то страшнее на свете? Даже простая разлука – это маленькая смерть. А если навечно? И никак защититься нельзя!

Ксения поёжилась, не то от холода, не то от страха. Что-то понимала эта юная, хрупкая девушка. Тоненькая, как тростинка. С глазами, не похожими на глаза её матери, из-за затаённой печали. Почему такие глаза у неё? Какую утрату она оплакивает? И не потому ли угадала настроение чужого ей подполковника, что и сама в схожем была?

– Мы сделаем всё, чтобы защитить вас…

– Не надо, Ростислав Андреевич, – Ксения покачала головой. – От судьбы нельзя защитить. От Его, – посмотрела на небо, – воли нельзя защитить. И не нужно… И спрашивать Его не нужно. Знаете, какой самый глупый вопрос, который можно задать Богу?

– Какой же?

– «За что?» Это неправильный вопрос. А правильный – «Зачем?» Если Бог посылает скорбь, то не за что-то, а для чего-то. А всё, что делает Бог, имеет одну цель – наше благо. Значит не для чего-то, а для блага нашего. И мы поймём его, если только не впадём в грех отчаяния и не отступимся, не помешаем сами Богу привести нас ко благу. Помните евангелийского слепого? Христа спрашивали, за что Бог его покарал. А Он ответил, что ни за что не карал его Бог, но нужно было это, чтобы Его слава умножилась…